Глеб Шульпяков - Цунами

“И никак в нее не выскочишь, не влезешь”.

Музыка на секунду стала громче, потом опять затихла. Кто-то приближался по коридору. Я взял со стола кухонный нож, шагнул в темноту и прижался к стенке.

Высокий худой мужчина по-хозяйски снял со стола чайник. Звякнула крышка, зашипел кипяток. Он задумчиво нацепил стеганый чехольчик.

На кухню неслышно вошла девушка.

– Сачкуем?

– Клиент сдрейфил. – Она положила на стол пакет с /моими/ фруктами.

Обняв мужика, прижалась щекой к спине.

– Иди работай. – Парень чиркнул зажигалкой.

Уныло, враскачку, вышла из кухни. Он щелкнул снова – один, два раза.

Наконец огонь вспыхнул, лицо осветилось.

От удивления я выронил нож.

Втянув дым, Сверчок блаженно запрокинул голову.

– Интересно! – Он протянул мне косяк, откинулся на подушках.

– Но она… – прозвучало имя жены.

– …говорила, что ты остался. Что не вернулся.

– Пропал в Таиланде, нет вестей от Бога…

– Все мои наставления псу к черту!

С любопытством, как на покойника, уставился.

– Можно поздравить с возвращением в мир живых!

– Живых, но не сущих…

Мы чокнулись чашками. Он махнул пультом за плечо. Во тьме, как на гирлянде, вспыхнули лампочки. С первых аккордов я провалился в музыку, как Алиса в колодец. Просто медленно падал – и никак не мог упасть.

Прошло три минуты, вечность – пока я падал, – а комната все та же: циновки, ширмы. Круглые, во всю стену, окна. И лицо у хозяина, как прежде, глиняное. Можно запросто отломить ухо, а он даже не заметит, не обратит внимания.

Не поведет ухом.

– Откуда ты знаешь? – Я увидел, как слова застывают в воздухе.

– Недавно звонила. Про премьеру рассказывала – говорит, скоро.

Вспоминали старых знакомых.

– Старых знакомых?

Это я-то /старый знакомый?/

//

– …а ты в Москве. Совсем не мертвый! – Его смех напоминал треск прутьев. – Даже наоборот.

– Полон нерастраченной сексуальной энергии.

Я спокойно показал на дверь:

– Так ведь и ты не мебелью здесь торгуешь.

– Нравятся?

Он подцепил слюны, обмазал сигарету.

– Моя школа, тщательный отбор плюс воспитание.

Я снова затянулся, выпустил. “Ладно, расскажу ему все как было. Без подробностей”.

– Интересно! – слушая, то и дело повторял он. – Очень интересно!

– Я так понимаю, говорить об этом никому не надо.

– Как твой роман? – Я решил, что пора менять тему.

Он как будто не заметил вопроса. “С курильщиками всегда так. Нужно

/цацкаться/”/./

//

– “Внутренние миры”, “правила пользования”… – напомнил.

Секунду его лицо оставалось каменным. Но потом словно выдернули клапан. Черты обмякли, стали гуттаперчевыми.

– Пишу роман о девках, “Мои печальные шлюхи”.

Роман с таким названием уже существовал.

Но я решил не говорить ему об этом.

Мы вошли в узкую комнату. Стены гладкие, из пластика или стекла.

Круглое окно, из мебели тумбочка, татами, и лежат салфетки.

Небольшой алтарь с Буддой, у которого отколото ухо.

– Сначала здесь, для разминки! – Портьера отодвинулась. – Только не шуми, ради бога.

Я сел перед Буддой, зажег палочку. Дымок, петляя, потянулся к потолку. Мне вдруг вспомнился тот, что лежал у реки, по которой плыли травяные гнезда. И что смотрел он точно так же – как будто заранее знал все, что случится.

Послышались голоса, щелкнула зажигалка. Огонь за перегородкой высветил /мою/ и тучного мужика. Они стояли в соседнем пенале и смотрели сквозь меня.

Стена была прозрачной в одну сторону.

Девушка стянула белье, выставила ягодицы. Толстяк бухнулся перед ней на колени, стал расстегивать брюки. Оголился пах, плешивый и сморщенный.

Девушка нацепила ему резину/. /Ухватив грудь, мужик стал ее посасывать. Она театрально застонала. Тот, кряхтя и причмокивая, покрыл девушку, и она исчезла в жировых складках.

Спина в рыжих волосках оставалась неподвижной. Зато крошечный зад двигался по-собачьи быстро. И через полминуты дело было кончено.

Девушка протянула ему салфетку, тот брезгливо оттолкнул руку. Стал искать сигареты.

– Ты женат?

– Что?!

– Женатые прячут носки в карманы.

– Да пошла ты!

Сцена была тошнотворной, но я находился в состоянии крайнего возбуждения.

– Ну что, готов? – Из-за портьеры высунулся Сверчок.

Стараясь не шуметь, вышли в коридор.

– Некоторых возбуждает.

Петляя по коридорам, я снова поразился, насколько просторной выглядела квартира. Как будто внутри дома имелся еще один, больше внешнего.

– Главный пункт – “шведский стол”. – Мы остановились перед стеклянной дверью.

– Угощаю, от создателей заведения.

Дверь оказалась на роликах, внутри горели тусклые светильники. От пола шли занавески, полукругом – как в репетиционном зале.

На низких топчанах у стены лежали торсы, десятки голых женских тел.

Их выставили целиком, за исключением головы и плеч, скрытых занавеской. Плоские девичьи и мясистые бабьи животы. Острые и висячие груди – как в мясной лавке.

Тела призывно лоснились в сумеречном свете. Плоть лежала распахнутой, готовой к употреблению.

– Ничего личного, только тело. – Он похлопал одну по ляжке.

Та перевернулась на живот, раздвинула ноги.

– Анонимный секс, апофеоз плоти.

– Обрати внимание, ни одной одинаковой.

Он шел вдоль занавески, как лектор.

– Даже в укромных местах Господь не повторяется. Настоящий художник!

Что мы можем по сравнению с ним? Только выбрить их по-разному…

Девушки как по команде стали ёрзать, но Сверчок продолжал лекцию:

– Нравится, нет – все это ложь, мужская выдумка. Игры разума. Стоило мне сделать секс анонимным, как миф о мужских предпочтениях испарился.

Он повернулся, строго посмотрел в глаза.

– Сколько времени ты провел у экрана, чтобы выбрать девушку? Сколько сомнений преодолел, сколько переживаний?

Я вспомнил коньяк и понял, что он прав.

– Предпочтения существуют до тех пор, пока у женщины есть индивидуальность. Убираем лицо – аннулируем предпочтения. Превращаем мужчину в первобытного человека, который жаждет трахать не идею плоти, но саму плоть. А мясо у всех одинаковое. Узкие или толстые, плоские или пухлые, кривые или стройные – нет лица, нет разницы.

Он сунул мне пачку презервативов.

– Только анонимный секс способен возбудить увядающую потенцию человечества. Будущее сексуальной индустрии принадлежит нам, уж поверь мне. Хотя это будет недешевое удовольствие.

– Дай себе волю!

– Забудь про себя, про свое лицо.

– Стань таким же куском мяса.

– И попробуй как можно больше.

Я шел по переулку, и крупный снег заносил следы.

Бесшумно проплыл последний трамвай.

Из-за угла выбежали собаки, деловито дернули вдоль фасада.