Глеб Шульпяков - Цунами

Последнее время меня интриговали православные девушки. Бескровные лица, минимум жестикуляции. Притягательны внутренним, скрытым магнитом. Чтобы представить такую в постели, надо /поработать воображением/. Зато дальше идет /как по маслу. /

//

В остальное время смотрел, как рабочие прокладывают отопление.

После бессонных ночей я чувствовал себя здесь в безопасности. Ни о чем не думал, дремал на солнце.

За время стройки траншея пересекла улицу, вскрыли церковный двор.

Экскаватор убрали, рабочие махали вручную.

– Стоп машина!

– Бери слева, вытаскиваем.

Покряхтели, кто-то присвистнул:

– Трындец, ребята…

В тишине слышалось мужицкое сопение и как на дно падают комья.

– Твою мать, только этого не хватало…

Пауза, чиркнула зажигалка.

– На Пыжах недавно тоже вскрыли…

Я очнулся, стал вслушиваться.

– Эксгумация, комиссия – неделю возились.

– Бляха… – Злобный шепот.

– Значит, так, – вступил старший.

– Вынимаем, закладываем – и на место, как было.

Снова тишина, зажигалка.

– А хули? В плане-то не значилась…

С шумом выдохнули дым.

– Покойника трогать не буду!

– Не ссы на ляжки, комсомолец!

– По-церковному что-то написано…

Они завозились, дело пошло.

– Епитрахиль, мать его за ногу!

– Ватник давай, ватник!

– А чё мой? Чё сразу мой-то?

Ругань, хохот.

– Тот же бомжара, вид сбоку.

Из траншеи показалась каска, черноглазый весело оглядел двор. Я сделал вид, что сплю. Когда открыл глаза, у ограды приткнулся куль.

Не веря глазам, я придвинулся, заглянул под кепку.

На меня смотрели пустые глазницы.

Никаких программ в телевизоре не было.

Щелкая пультом, прыгал с одной пустоты на другую – как вдруг один канал ответил.

На экране появилась бежавшая навстречу дорога. Обычная зимняя дорога, по бокам которой тянется обычный еловый лес, как будто снимают глазами водителя. В течение получаса на экране ничего не менялось. Дорога, сосны. Узкие речки, и снова дорога, петляющая сквозь заснеженное пространство. Время от времени в полях мелькали деревни, погруженные в зимнюю спячку. Безымянные поселки с водонапорными башнями. Полустанки и снова лес, лес. Где его снимали?

Когда? По картинке определить невозможно. Вчера, а может быть, полвека назад.

Проснулся около полуночи, стал собираться.

На экране телевизора наступили сумерки, снег летел на лобовое стекло, как стаи планктона.

В “Апшу” пусто, только напротив меня устроилась девушка с компьютером. Я невольно стал следить, как ловко бегают по клавишам ее пальцы. “Как насекомые”.

Иногда она отрывалась от экрана, оглядывала зал – недоумевая, что она здесь делает. Кто эти люди. Останавливала взгляд на мне – изучающий, пристальный. И вместе с тем невидящий, как будто меня нет за столиком.

Странное лицо! Чем дольше я всматривался, тем больше меня интриговали плоские скулы. Большие и распахнутые глаза. Что именно заключалось в ее безбровом взгляде? В узких губах? Мне нравилась широкая переносица, улитки ушных раковин. Казалось, ее внешность составлена из фрагментов; как будто части лица взяли из разных касс.

И можно разглядывать каждую в отдельности – гадая, какому лицу она принадлежала раньше.

Ровно в два ночи к собору подвалила компания, но это были подвыпившие люди из кафе напротив. Роняя шапки и варежки, долго прощались, заполонив улицу. Чуть позже в переулке появился мужик в кроличьей шапке. Не оглядываясь, он по-хозяйски толкнул церковную калитку. Через минуту туда же прошмыгнул другой, потом еще.

И я просто повторил то, что видел.

В нос ударило чесноком и сырой известью. Когда глаза привыкли, различил предбанник, разделенный стеклянными перегородками. Уронив голову на тетрадь, под лампой спал сторож. За спиной на топчане лежал другой, укрытый свежим выпуском газеты “Сегодня”.

Я открыл еще одну дверь – судя по звуку, над головой своды.

– Николай Аполлонович! – раздался из темноты негромкий женский голос.

– Вы, что ли?

– Кулёма!

Она тихо засмеялась.

– Ладно, давайте за мной!

Подсвечивая мобильником, женщина скользнула вдоль стены. Я что-то промычал, стал рыться в карманах.

Стены второго яруса уходили под купол, на котором виднелись остатки росписей. Вдоль стен стояли гигантские полки или стеллажи. На них стопками лежали не то фолианты, не то огромные папки. А может быть, картины в рамах.

Спрятавшись между шкафами, услышал голоса. Они доносились из левой башни. Среди перекрытий и балок мерцал огонь лампы или свечки.

На шкафу белела табличка, я вытянул ящик.

“Хозяйственная Академия – Хокусай” – высветила зажигалка.

Внутри лежали обычные библиотечные карточки.

– Друзья! – Это говорил главный из них, Председатель.

Голос, звонкий и пришепетывающий, показался мне знакомым.

– Сегодня у нас особенный день! – Он торжественно поднял свечку. -

Событие!

Я осторожно раздвинул книги, но Председатель уже поставил свечку.

Разглядеть лицо не удалось.

“Минеи Четьи Чудовские!”

И он победно обвел взглядом собравшихся.

– “Годуновские”! – ахнула та самая дамочка.

– Или “Годуновские”, как вы, Анна Аркадьевна, справедливо заметили.

Гости зашевелились, зачмокали. Один, в крупных очках на цепочке, стал потирать руки. “Как вам это, а, Степан Тимофеич?” Другой похлопал себя по ляжкам. “Невероятно! Лакомство!”

Дамочка высморкалась, остальные склонились над желтыми листами.

– Спешу заметить, экземпляр попал к нам далеко не полностью. -

Председатель предупредительно отодвинул книгу. – Мы обрели только одну из двенадцати книг, Минею за первую половину ноября с житиями соответственно…

Он осторожно подцепил лист ногтем.

– “Святых бессребреников и чудотворцев Космы и Дамиана…”

– “Благоверного царя Юстиниана и жены его Феодоры…”

– “Святого Прокла, патриарха Константинопольского и…”

Страница с хрустом перевернулась.

– “…святого архистратига Михаила и прочих сил бесплотных”.

– Но и это, как вы понимаете…

Он облизал пересохший рот.

– Комплименты отцу Феогносту, друзья мои! Комплименты!

То, что я принял за пальто, оказалось рясой – на досках сидел батюшка, и я узнал в нем священника нашей церкви.

– …благодаря которому встреча с книгой оказалась возможной.

Тот склонил голову набок, вздохнул.

– Прошу вас, отец Феогност, – предисловие!

– Огласите, огласите!

Батюшка неторопливо вытащил бумагу, перекрестился.

– “А сих книг Миней тринадцать, занеже ноябрь месяц росплетен на двое. – Под сводами зазвучал его опереточный баритон. – А в них писаны: праздничные слова, и пророческия проповеди, и апостольские мучения и похвалы, и всех святых жития, и мучения святых мучеников и святых мучениц, и жития и подвиги преподобных и богоносных отец, и святых преподобных жен страдания и подвизи, и с новыми чюдотворцы”.