Анна Коростелева - Александр Радищев

- Вы мне другое скажите: "пашпортов дано 24" - вот здесь записано; кому эти пашпорта даны?!

Молчанье приключилось глубокое.

- Бес уж с ними со всеми! Но хоть последний-то пашпорт кому выдан?!

- Вот на сей вопрос тебе бы славно Радищев ответил. Голланскому этому корабельщику... Из года в год к нам ездит... Элю Клансену... или Елю Классену... Клаасу... Ёлю... Эх, один только Александр Николаевич у нас имя сие произносить умел!..

И когда минуту спустя явился титулярный советник Иванов с вопросом, кто мог бы знать, где штемпели медные для клеймения товаров, все согласно предположили ответ и с тоской посмотрели туда, где по ту сторону реки жёлтенькое что-то белелось.

- А теперь, Александр Николаевич, по порядочку повторим. На вопрос: "В чём состоит имущество ваше?" - ответствуете: "Имущество моё состоит в платье и нижнем белье, которого порознь показать не упомню". За насмешку над следствием как бы вам худо не сделалось. Далее. "Когда в последний раз были у исповеди и святого причастия?" И что же вы нам тут написали? "У исповеди и причастия не был лет пять иль семь, не помню". А между тем мы-то знаем, и в книгах церьковных запись о сём осталась, что у исповеди и вы, и дети ваши все как один не так уж и давно, в апреле сего ж года, были. Отчего же мы следствие так презираем? Что, нам уж и знать не следует, когда вы, милостивый государь, таинств приобщались? А между тем вопрос сей не праздный. Вам, Александр Николаевич, нынче не пренебрежение своё нашею особою надлежит являть, а пуще всего нежелательно для вас сейчас почесться безбожником. И так уж вашего маранья с лихвою станет на то, чтоб на плаху вас привесть, а вы ещё мною гнушаться будете. А я же вам как отец родный.

Радищев вздрогнул, и в глазах его промелькнул безотчётный ужас.

- Как отец родный. И нечего от меня шарахаться. Я бы вот на вашем месте взял и теперь же исповедался. И священника бы не утруждал. А прямо мне. По-семейному всё бы это сладили, по-людски. И бумажки бы заполнили, и душу облегчили. Каким авторам подражали-то вы в книге своей?

Радищев ещё раз вызвал в памяти список запрещённых авторов, чтобы не ошибиться. О, как помогало ему теперь несчастное, непригодное в остальном в России образование его!

- Аббату Рейналю и Стерну. Да я писал там, - указал он осторожно на соответствующий лист.

- Ах, ну что ж, что писали. Писали, писали, да и позабыли кого. Французов, окромя Рейналя, не читывали?

- Как можно вовсе не читывать? Корнеля с Расином, Ларошфуко..., - принялся перечислять Радищев.

- Вы ещё мне Шарля Перро сюда назовите! - вскипел Шешковский. - Убирайтесь в камеру свою до завтрева. Там я вам книг духовных прислал, положить там куда ни то велел, чтоб вам почитать от бессонницы, дабы совсем вы в упадок не пришли, а то, к Богу никакого усердия не имея, долго ль и о душе позабыть!

...Радищев вошёл в свою камеру и опасливо огляделся: от духовных книг пресловутых присесть было некуда. И дух от них шёл тяжёлый, - заплеснели, не иначе.

- С какими целями вы путешествие сие издали?

Загибая пальцы, принялся Радищев исчислять:

- Первое, дабы поправить денежные дела свои и моего семейства, совсем в расстройство пришедшие; надеялся от продажи книги выручку приобресть; второе, казалося мне, что у меня неплохо писать получается...

- Пиши: в ослеплении моём казалося мне, что у меня неплохо писать получается, - уточнил Шешковский для писаря и переменил тему неожиданно:

- А государыню императрицу в книге своей в виду имели?

- Государыню императрицу имел ли? - Радищев поперхнулся и подумал, что сказал нечто не совсем приличное.

- Да, да, в главе вот этой тут - Спаская Полесть - обвинение кому? Кто тут по пояс зарос в тине болотной и кровью подданных упивается? Что сие за личность?

- Сие поэтический образ не совсем удачный, - уклонился Радищев. - В собственной моей душе источник его.

- Вы хоть понимаете, что здесь всякому, глубже не вчитываясь, покажется, будто автор метит произвесть Французскую революцию?

- Чтобы Французскую революцию в России желать произвесть, перво-наперво с ума нужно спрыгнЩть; а три возраженья вам сразу скажу я здравых: первое, что народ наш книг не читает; что и писана она слогом, для простого народа невнятным; третье, что и напечатано ея очень мало, - Радищев уставать начал от абсурда; рукою по лбу провёл.

- А к государыне нашей матушке императрице что чувствуете?

Радищев чувствовал един лишь трепет и приближение обморочного состояния, но через силу сказал:

- Любовь и почтение сверх всякой меры, как и любой верноподданный Ея Императорского Величества.

Смертный приговор зачитывался в каком-то нечеловеческом виде. По сути имелась в виду казнь через отсечение головы. Но читался при этом полный текст, пестревший оборотами трёхвековой давности: бить кнутом на площади, и опосля, вырвав язык и выколов глаза... поотрубать руки и ноги... заклеймить калёным железом... и так далее, и так далее... Радищев прикрыл глаза и как юрист соображал: дворянина бить кнутом не можно, для этого нужно или сначала лишить дворянства, о чём сказано не было... или снять эту формулировку позже, с учётом всех входящих обстоятельств... следственно, параграф о телесном наказании в окончательном виде исчезнет непременно... Четвертование в наше благословенное время тоже по закону не проходит... Значит, эту часть приговора также исполнить не можно... В очищенном виде - это казнь через отсечение головы... И раньше или позже непременно к этому сведётся... Вспомнился Томас Мор, процессы над ведьмами и много ещё неприятного. Солнечный луч полз по полу, медленно перемещаясь, подползая к ногам. Песок сыпался в клепсидре - песочных часах, - каковая клепсидра не то чтобы нарочно перед ним стояла, но на линии его взгляда оказывалась, если он хотел посмотреть за окно на закат. Господи, не оставь сирот моих.

Перо и чернилы испросить довольно легко удалось. В первую минуту чуть-чуть только вздохнул и принялся завещание писать.

Если завещание сие, о возлюбленные мои, возможет до вас дойти, то приникните душою вашею в словеса несчастного вашего отца и друга и внемлите. Помните, друзья души моей, помните всечасно, что есть Бог и что мы ни единого шага, ниже единыя мысли совершить не можем не под его всесильною рукою. Помните, что он правосуден и милосерд, и всякое дело начинайте, призвав его себе в помощь; о, какое утешение вы в нем найдете!

Когда вы, возлюбленные мои сыновья, вступите в службу, почитайте исполнение вашея должности первейшею вашей добродетелью, без коей вы блаженны быть не можете. Будьте почтительны и непрекословны к вашим начальникам, исполняйте всегда ревностно законы Ея Императорского Величества. Любите и почитайте прежде всего священную ея особу, и даже мысленно должны вы ей предстоять с благоговением.