Ион Деген - Голограммы

— Негры тоже бывают обрезанными.

Лучше бы я промолчал. Нехорошо доводить людей до шока.

Иркутская авиакомпания решила не то арендовать, не то купить «Боинг» для обслуживания пассажиров. С этой целью в Сиэтл прибыли двенадцать пилотов и два переводчика. Возможно русскоязычные знатоки английского языка были в состоянии перевести на русский даже Джойса. Но в общении между американскими и русскими пилотами они оказались на уровне новорожденных. Поэтому администрация Боинга вместо них пригласила Александра. Талантливый инженер — электронщик в Советском Союзе с золотой медалью окончил школу и с отличием — два института. К тому же, Саша — летчик — любитель. В Сиэтле он около двадцати лет.

Между Сашей и русскими пилотами чуть ли ни с первых дней и в воздухе и на земле установились приятельские отношения. Как-то он предложил покатать их на своем самолете, с высоты показать Сиэтл и живописные окрестности.

«Цесна» четырехместный самолет. Саша повез первую тройку в аэропорт Рентон на окраине Сиэтла, на берегу красивейшего озера. Автомобиль подкатил к воротам аэропорта. Саша открыл окно и, не выходя из автомобиля, на цифровом табло набрал код. Открылись ворота. Это слегка озадачило гостей. Мимо многих десятков самолетов Саша подъехал к своему. Нигде ни одного человека. Саша вынул колодки из-под шасси, отцепил крепление плоскостей, открыл кабину и начал планомерный осмотр самолета. Озадаченность гостей нарастала. Профессионалы, они понимали каждое движение Александра. Но ведь этому не предшествовало обращение к начальству, да и просто общение с кем-либо. Саша закончил осмотр и пригласил пилотов занять места в самолете. И тут их прорвало:

— Как, просто так? И тебя никто не проверит?

— В каком смысле — проверит?

— Ну, там кровяное давление, и главное — подуть в трубку, проверка на алкоголь.

— В этом нет необходимости. Существуют правила. Их не нарушают.

Ошеломленные пилоты заняли места в «Цесне».

Так русские открывали Америку.

Маленький сухонький еврей. Но ручищи! Такие вызвали бы удивление, будь они даже у богатыря. Еврей перехватил мой взгляд и улыбнулся:

— С детства вкалываю. Я этими руками третий дом себе строю. Два оставил в Советском Союзе. А сейчас в Израиле третий заканчиваю.

— И не жалеете, что оставили там два дома?

— А чего жалеть? Там за свою зарплату я мог купить тридцать пол-литров водки. А тут — триста. И не пол литр, а по семьсот пятьдесят грамм бутылка.

Конец рабочего дня на военном заводе. Работники торопливо отбивают карточки. Автобусы ожидают. Инженер репатриировался в Израиль из Советского Союза около двух лет назад. Он не торопится. У него свой автомобиль. Рабочий лет тридцати пяти всунул в автомат свою красную карточку и с явным неудовольствием посмотрел на зеленую в руке инженера.

— Никогда в Израиле не будет справедливости. Я на этом заводе уже двенадцать лет и все еще простой рабочий. А ты не успел приехать — и уже инженер.

— Еду я, значит, в университет, — начал он рассказ. — Передо мной машина, вся обклеенная стикерами — «Шалом ахшав», «Хавер, ата хосер», «Дор шалем дореш шалом»* и подобными. Заметил, что за рулем женщина. Сразу представил себе очередную кикимору. Среди этой породы я еще ни разу не встречал достойной внимания. А когда на экране телевизора появляется Шуламит Алони, я немедленно смотрю на жену, чтобы не стать гомосексуалистом.

Машина все время впереди до самой университетской стоянки. Остановились. Ожидаю, какое чудовище сейчас вывалится. Но тут! Убей меня — такой красивой бабы я еще не встречал. Что лицо, что фигура — совершенство!

Представляю себе мой обалделый вид. Она с удивлением посмотрела на меня.

Я опомнился и рассказал, о чем думал всю дорогу, следуя за ней, о результате моего многолетнего наблюдения.

Она рассмеялась и спросила, за кого я голосовал.

— За Натаниягу — ответил я.

— А я — за Ганди.

— За Ганди? Так чего же у тебя такие стикеры?.

— Во-первых, это машина моего хавера. Во-вторых, он еще правее меня. В-третьих, он только позавчера купил этот автомобиль у кретина, у профессора-историка и не успел отодрать всю эту пакость.

Понимаешь, мало того, что такая внешность, так еще и мировоззрение — бальзам на мою душу. И я ей сказал:

— Знаешь, о чем я сейчас искренне жалею? Что я не выше на тридцать сантиметров и не моложе на тридцать лет.

Тут она улыбнулась, — посмотрел бы ты, как она улыбнулась! — и, показав на мое пузо, добавила:

— И не легче на тридцать килограммов.

— Дорогая, — сказал я, — так где бы у меня осталась сила, чтобы тебя удовлетворить?

Она рассмеялась:

— Ладно, на двадцать килограммов.

Сошлись на пятнадцати. Мы тепло пожали друг другу руки и разошлись.

Какая баба! Так что в моей статистике пока нет исключений. * (иврит) «Мир сейчас», «Товарищ, тебя недостает», «Целое поколение требует мира» — лозунги лево либеральных и пацифистских движений

Завтрак в ресторане фешенебельной гостиницы на Мертвом море. Немыслимое изобилие и разнообразие вкусной еды. Самообслуживание. Официанты только непрерывно пополняют блюда.

Старушка с пятизначным номером — татуировкой на сморщенной коже высохшего предплечья опирается на пожилую женщину.

— Визьмы молоко.

— Мама, зачем тебе сейчас молоко? Потом возьмем.

— Ни, потом нэ будэ.

— Не могу я тебя понять. Такая красивая, стройная, умная, устроенная. И все еще не замужем. А ведь тебе скоро двадцать девять.

— Не судьба. Еще не встретила своего суженого.

— Но у тебя, кажется, есть Моше?

— Моше? Он у меня вместо вибратора.

В Израиле мы продолжали праздновать День Победы. Как-то мне захотелось отметить этот день по-фронтовому, при свете коптилки, сооруженной из снарядной гильзы.

Сын, в ту пору служивший в армии, уверил меня, что для него не проблема принести гильзу сорока пятимиллиметрового снаряда.

В одно прекрасное однажды на звонок жена открыла дверь. В проеме стоял невысокого роста лейтенант, придавленный тяжестью сто пятимиллиметрового унитарного патрона — гильза со снарядом длиной около метра.

Мы ахнули. Но не только мы. Ахнули и наши соседи, оказавшиеся на лестнице.

До праздника оставалось два дня. Исправить ошибку не удалось. У стола я поставил снаряд, а на его верхушку водрузил свечу. На фронте, правда, такого не бывало. Не было у нас свечей. Да и снаряды были меньшего калибра — всего лишь восьмидесяти пятимиллиметровые.