Нодар Джин - Учитель (Евангелие от Иосифа)

Той самой странице, на которой — из-за стука в дверь — «седьмой ангел» не успел наслать на мир «великое земле-трясение». После чего «всякий остров убежал, и гор не стало.»

— Майор! — повторил я. — Что же тут «тоже неправда»?! Про «плач и рыдание» Вавилона? Про Сатану? Про Спасение? Или вот про «новое небо и новую землю», про «Новый Иерусалим»?

В яблочном пятне на тонкой бумаге слова про «Новый Иерусалим» смешались с буквами на оборотной стороне страницы. Как если бы эти буквы были написаны внутри.

Поначалу они мне мешали, но через несколько строчек я начал вспоминать слова, заученные ещё в детстве.

— Вот здесь написано, майор: «Не запечатывай слов пророчества книги сей, ибо время близко. Неправедный пусть ещё делает неправду, нечистый пусть ещё сквернится, праведный да творит правду ещё, и святый да освящается ещё. Се, гряду скоро, и возмездие Моё со Мною!»

Я снова поднял глаза на Ёсика:

— Что же тут не так? Так ведь оно и будет! И скоро! Но как же всё это будет без Армагеддона? Как?!

Ёсик промолчал и взглянул на свою правую кисть. Три пальца на ней вздрогнули и напряглись, но он пересилил себя и не дал им вытянуться. Расслабил руку и исподлобья поднял на меня глаза. Прямо под ними я опять разглядел опрокинутый крест.

Взволновался и я. И сразу же совершил смешную ошибку: следующие две фразы произнёс по-грузински. Как будто бы Берия — если бы подслушивал — не сумел бы их понять:

— Лаврентис ахла мхолод умокмедеба ацхобс… Хвелапери рогорц арис исе ром давтово… (Лаврентия устраивает сейчас только моё бездействие… Ему хочется, чтобы я оставил всё как есть…)

Эта ошибка была не только смешной, но и глупой. Ибо, наблюдая за его нервными пальцами, я вдруг забыл, что Ёсик ещё и майор. Под началом Лаврентия. Я зачеркнул эти фразы. Возвратился к прежнему вопросу:

— Забудь про эти слова… Но скажи, — как, спрашиваю, — всё случится без Армагеддона?

В этот раз Ёсик ответил. Но тихо, как в последний раз:

— Если спасение и случится, товарищ Сталин, то, да, — без Армагеддона. Армагеддон уже случился…

Теперь промолчал я. И тоже взглянул на свою кисть. Испещрённую жёлтыми пятнами. От которых в глазах зарябило.

— Да, случился… Это не пророчество, а история…

— Случился? — не поверил я. — Когда?

— В 70-м году.

— В 70-м? — переспросил я. — Новой эры?

Ёсик улыбнулся:

— 70-й новой эры — это сейчас. Я имею в виду Христову.

Я улыбнулся тоже:

— Что же равносильное тому, что — сейчас, произошло тогда? В том 70-м?

— Пал Иерусалим.

— Армагеддон — это и есть Иерусалим?

— И да, и нет. Армагеддонская битва — это битва за Иерусалим, но Ардмагеддон — это место в Кумране.

Я закрыл книгу, вернул её на столик и откинулся на диване…

Вот что увидел пророк Иоанн, и вот что увидел каждый.

Престол стоит на небе, и на престоле сидит Сидящий. И вокруг престола стоят двадцать четыре других престола, а на них сидят двадцать четыре старца. Они облачены в белые одежды и увенчаны золотыми венцами.

От престола исходят молнии, а перед ним — семь огненных светильников, семь духов Божьих. Перед самым престолом — стеклянное море, а вокруг — четыре животных с глазами спереди и сзади.

Первое животное подобно льву, второе — тельцу, третье — человеку, а четвёртое — летящему орлу. Каждое из животных оснащено 6-ю крыльями, а внутри «исполнено очей».

Вскоре — посреди старцев и возле Сидящего — появляется Агнец. Он раскрывает книгу в руках Сидящего, исписанную как снаружи, так и внутри.

Книга запечатана семью печатями. Но Агнец снимает все семь.

Ещё позже появляются четыре коня. Первый — белый, второй — рыжий, третий — вороной, а четвёртый — зелёный. На четвёртом коне — всадник, и зовут его «Смерть»…

Это увидел не только пророк Иоанн, сказал Ёсик, а каждый. Уже увидел. Если, правда, в 49-м жил в турецком городе Эфес, где Иисус вместе с союзниками основал кафедральный собор. И если — подобно Иоанну — сидел в переднем ряду во время литургического обряда в соборе.

Ничего пугающего или непонятного в увиденном не было. Увиденное лишь пересказано так, чтобы пугало и озадачивало. Ибо не каждый станет слушать рассказ об увиденном, тогда как страх и тайна влекут к себе каждого.

А видел тогда каждый эфесянин простые деяния простых же людей, заботившихся о славе своего собора. И своей собственной. Строивших козни друг против друга; добивавшихся лучших постов; живших простою жизнью и умиравшие простою же смертью. На постах или без.

Ни один из этих и других образов в «видении» Иоанна метафорой не является. За каждым из них — конкретный человек и конкретное событие.

— А кто сидел на престоле? — прервал я майора. — Кто стоит за Сидящим? Иисус?

— Нет, царь. Ирод. Который и основал ессейскую общину…

Да, продолжил Ёсик, увиденное Иоанном — это откровение, апокалипсис. Но откровение о прошлом, не будущем.

Откровенное описание случившегося.

Прошлое, вздохнул Ёсик и сделал вид, что забыл обо мне… Прошлое — большая тайна, нежели будущее. И хотя говорят, будто всё тайное станет явным, — это, товарищ Сталин, надеюсь, не так. Стань всё явным — всё станет хуже. Правильно? А если не хуже — неинтересней. И авторы Завета это знали…

— Слушайте, майор, — подался я вперёд, — в гостиной вы сказали, что не пьёте. Я это не только к тому, что вам, как вижу, не следовало пить тут с Лаврентием. Тем более, что сам он так и не выпил. Я это и к тому, что вы умеете лгать.

Вопреки моему ожиданию, Ёсик не испугался. Наоборот, улыбнулся. И обнаглел:

— Ошибаетесь, товарищ Сталин! Я, правда, не пью. А выпил от волнения. Впервые — наедине с вами! Даже на кресте волнуешься — когда впервые. А что касается вина… До креста — бывает — отказываешься от чаши, но там её мимо не дашь пронести… И зачем мне лгать? Или ошибаться? У меня никого нету… Как у вас. За что я вас больше всего и уважаю…

И не стал отводить от меня глаз. Или смотреть на свою правую кисть.

Я тоже улыбнулся: если даже он лишь подражает Иисусу, то — в самом трудном, в дерзости. Тем более, что Иисус интересен мне не тем, что никому не подражал, а тем, что ему подражать трудно. Как и мне. За что я себя больше всего и уважаю…

— В одном я вам верю, майор! — произнёс я. — Если одного человека хоть что-нибудь связывает с другим, он не вправе рассуждать о мире. Связь с человеком лишает способности быть справедливым…

Ёсик снова удивил меня — промолчал. Паузу прервал я:

— Я прервал вас, майор, чтобы сказать: не тяните с Армагеддоном!

… «И собрал их на место, называемое по-еврейски Армагеддон.»