Анатолий Афанасьев - Командировка

Третьим возник через междугородную Перегудов.

— Что нового, Виктор Андреевич? — Его голос с трудом просачивался из хлопающих и повизгивающих помех.

— Плохо слышно, громче говорите…

— Что нового, Витя? Слышишь? Как идет расследование? — теперь на голос шефа наложилось бархатное мурлыканье Анны Герман, кто-то из телефонисток наслаждался шлягером.

— Выключите музыку! — крикнул я. — Владлен Осипович, выключите патефон, ничего не слышно…

— Виктор, ты что — оглох?

— Я сам вам позвоню.

После паузы, заполненной лирическими откровениями певицы, Перегудов сказал:

— Я тебя категорически предупреждаю, Виктор Андреевич! Никакой самодеятельности быть не должно. Я знаю, ты меня прекрасно слышишь… Повторяю: никакой самодеятельности!

— Самодеятельности? Вы сказали — самодеятельности?

В хор помех добавился чей-то кашель.

— Подожди, Виктор, милый дружок. Ты еще вернешься в Москву. Тут мы тебя сразу вылечим от глухоты… Будь здоров!

Перегудов там у себя шлепнул трубку на рычаг и, наверное, оглядывался на чем бы сорвать гнев. Он срывал гнев на предметах, к людям был объективен.

Да и гневался он редко, что говорить.

В буфете опять торговала кустодиевская красавица. Меня она признала по характерным синякам, потусторонняя мечтательность ее лица преобразилась в подобие земной улыбки. Я был тронут.

На радостях выпил целую бутылку кефира и с каждым кислым глотком чувствовал, как по капельке возвращается жизнь в мое бренное тело. Будь благословен напиток богов! О вы, великие зодчие, сжигающие себя в творческих муках, ищущие, кого бы обессмертить, — где ваш памятник корове, обыкновенной буренке, жующей травку сонными губами? Разве не заслужила она, делающая из младенцев богатырей, возвращающая силы больным, благодарности человечества?

Возвращаясь в номер, я столкнулся со своими земляками — четой Кирсановых и их сыном Шуриком.

— Давай, Виктор, — сурово сказал Юрий, — все дела по боку, и шпарим на пляж.

— Пойдемте с нами, — поддержала Зина, — такая чудесная погода.

Я сказал:

— Подождите внизу, ага? Я только полотенце возьму.

В вестибюле я подошел к знакомому администратору, который стоял на своем обычном месте у газетного киоска и, развесив губы, пялился на дверь.

— Извините, до сих пор не знаю вашей фамилии.

Рыбьи его глаза заволокло туманом.

— А зачем?

— В жалобе получается прочерк. Я же на вас жалобу пишу, без фамилии никак нельзя. Вы что, скрываете свою фамилию?

Он смотрел на меня не мигая.

— Зачем жалобу? Мы инструкции выполняем.

Был сигнал, наше дело отреагировать. Сами посудите, обязаны мы за порядком наблюдать?

— Вы почему фамилию не говорите?

— Буренков моя фамилия. Чего такого. Я не скрываюсь. Только зря вы это затеваете, толку все равно не будет.

— Вы рассчитываете, Буренков, на защитников, на тех, кто вам велел за мной приглядывать? Но они вам не помогут.

Он забеспокоился и невзначай сморгнул пару раз, как сплюнул.

— Кто велел? Вы тоже, знаете, лишнего на себя не берите. Не таких видали и целы. Пишите куда хочете.

Неприятный это был человек, я видел. Исполнитель чужих желаний. Безвольный и готовый укусить по приказу. Из вечно обиженных. Маленький человек навыворот.

— Буренков, — сказал я, — вы думали найти в моем номере женщину, как же вы ошиблись. Меня, к сожалению, женщины избегают. Я уж и так и сяк — не идут в номер. Не утруждайте себя понапрасну.

— Чего говорите-то, к чему? — буркнул он с плохо сдерживаемой досадой.

Ох, боюсь я таких. Ох, боюсь!

Поджидая меня, семья Кирсановых лакомилась мороженым.

Мы пошли по светлой аллее, где было ни сыро, ни душно, а в самый раз. Крутолобый сменный инженер, измученный ностальгией по родному заводу, был настроен сентиментально и даже взял меня под руку.

— Посмотрите, Виктор, красотища какая — эти ели. По тыще лет стоят, зеленеют, дышат. Нам с вами отпущено значительно меньше. Зато и тратим мы свое время куда как глупо. Мечемся все, куда-то стремимся, кого-то обгоняем. Нет бы вот так-то окопаться и заглереть. Царственно, на века…

— А прогресс как же?

— Прогресс и беготня — разные вещи. Белке, когда она колесо крутит, тоже ведь, наверное, кажется, что куда-то она мчится, к какой-то цели заветной.

— У тебя хандра, Юра. От жары это. Пройдет.

После купания я почувствовал себя превосходно.

Голова совсем прошла. Я забыл, зачем я здесь и как оказался на этом пляже. Не хотел ни о чем думать и вспоминать. Сидеть, играть в картишки, перехватывать лукавые взгляды, в которых не могло быть подвоха, — какая удача, чудо! Вернусь в Москву загорелый, как эфиоп. Приду к Перегудову, скажу… Стоп.

В шутках, купании, ничегонеделании быстро пролетело время. Обедать мы поплелись в гостиницу. Из окошка администратора меня окликнули:

— Вы — Семенов?

— Я.

— Вас просили позвонить по этому телефону.

Я взглянул на протянутую бумажку — номер директора, товарища Никорука.

Бас Никорука в трубке звучал ласковым рокотом прибоя.

— Не скучно вам у нас, дорогой Виктор Андреевич?

— Никак нет.

— Задание выполнили?

— Почти.

— Надеюсь, к нам нет никаких претензий?

Это он взял быка за рога.

— Выводы я еще не сделал.

В трубке ободряюще-сочувственный смешок, уместный в беседе мудрого наставника с расшалившимся, но любимым учеником.

— Рад слышать, Виктор Андреевич, что не спешите с выводами… Знаете ли что, завтра ведь суббота, выходной?

— Да, кажется.

— Уверяю вас, именно суббота… Приезжайте-ка вы ко мне обедать на дачу. Поговорим, расскажете поподробнее, как поживает мой друг Перегудов… Много не обещаю, но настоящего украинского борща, какой моя хозяйка варит, вам вряд ли где еще удастся отведать.

— Не знаю… неудобно беспокоить. Все-таки — суббота.

— Не беспокойтесь. Записывайте, как доехать… Хотя я за вами машину пришлю. К десяти ноль-ноль. Устраивает?

— Спасибо, Федор Николаевич, но…

— Никаких «но». Не ломайтесь, дорогой мой. Мы законы гостеприимства соблюдаем по старинке. Все, до завтра. Да… плавки захватите.

— Спасибо, Федор Николаевич!

Да, скоро закончится моя командировка.

Я пообедал остатками вчерашней роскоши, выхлебал стакан тепловатой воды из-под крана и отправился в институт…

Сегодня и курортная, игрушечная часть города раскалилась добела. Что уж говорить про «индустриальный массив». Ничем не защищенные от солнца коробки блочных домов, казалось, вдавились, влеклись в асфальт, как в тесто. Полкилометра от спасительной тени деревьев до проходной я преодолел, точно муха, угодившая в щи и ползущая к краю кастрюли. Пропуск мне не заказали, пришлось из проходной звонить Капитанову. «Долго спите, заметил он раздраженно. — Сейчас позвоню насчет пропуска, и валяйте прямо ко мне!» — «Слушаюсь!»