Анатолий Афанасьев - Командировка

Американского выпуска, из Детройта, к примеру. Я тем годом гостил у брата в Ленинграде, а у него кореш в посольстве работает. Брательник говорит, хочешь на «мерседесе» прокатиться? Я говорю: давай.

Сделали. Кореш пригнал «мерседес», сели, едем. Ну и что вы думаете? Вы ездили в «мерседесе»?

— Не случалось.

— То-то и оно. Сидишь, как в подушках зарытый, и вроде мотора нету. Ни звука. Только так, тихоиько-рр-рр! — будто котеночек мурлычет. Комфорт! А сзади, где сиденье, гляжу, какая-то дверца вроде шкафчика. Чего такое? А кухня. Там тебе и холодильник, и плитка, и капсула для термосов. По дороге, допустим, проголодался, достал кастрюльку — спереди крышка откидная в сиденье — столик, похлебал горяченького супчику, кастрюльку на место, в капсулу — ехай дальше сытый. Комфорт? — под влиянием потрясающего воспоминания шофер как-то нервно крутнул баранку и едва не завалил машину в кювет.

— Вы сами-то из Москвы?

— Ага. И что же, ни разу в «мерседесе» не прокатились?

Я не хотел его до конца разочаровывать:

— В «мерседесе» нет, а в «ролс-ройсе» было дело, подфартило разок.

— И как?

— Что говорить, никаких сравнений. Как в раю.

Шофер поглядел на меня с одобрением, протянул пачку «Шипки». Я достал свою «Яву».

— Хорошие сигареты. У нас нет.

Мы задымили, несколько сближенные духовно общими интересами. Курево, машины, теперь, конечно, спорт. О да, как говаривает Натали.

— Как наши с испанцами сыграли, не знаете? — спросил я.

Вопрос оказался болезненным, и некоторое время водитель молча, остервенело затягивался дымом. Ответил с угрюмым сарказмом:

— Сыграли, чего ж не сыграть. Выпустили их на поле, они и сыграли. Нас выпусти, и мы сыграем…

Машина запетляла и чуть не врезалась во встречный грузовик.

— Да-а! — сказал я. — Нету у нас футбола. Так играем, по принципу бей — беги. А почему, спрашивается, нету?

— Иэ-х! — он так резко повернулся, что, казалось, треснули шейные позвонки. — Этот-то, который народный артист комментирует, совсем сбрендил. Всему рад. Наш, орет, Старухин лучше всех в мире играет Головой. Надо же придумать! Нашел все же, чем похвалиться. Старухин — головой! Слыхали? Если головы деревянные, чего же ими не играть. Были бы у нас с вами деревянные тыквы, и мы бы сыграли.

— Звезд нету, — заметил я. — Так, перебираешь в уме, некого назвать. Один Блохин резвится.

— А чего он резвится, чего? Какой толк? Не-ет, пока их всех не разгонят — толку не будет. Всю федерацию надо разогнать, а потом собрать заново.

Я глубокомысленно закивал, поддерживая суровое, но справедливое предложение.

— Вот она, дачка-то. Смотрите.

За поворотом, чуть ниже уровня шоссе, ярким ковром зеленели густые сады и украшенные немногочисленными башенками разноцветные домики.

Водитель свернул на обкатанный проселок и через минуту вырулил в царство тишины и медовых ароматов.

Бросалось в глаза, что, кроме декоративного штакетника вдоль дороги да прямых линий шиповника, очерчивающих границы участков (каждый соток по двадцать, не меньше), тут не было заборов. Дачи без заборов — что же это такое? Непривычно как-то.

Перед одной из дач мы затормозили, водитель пошел открывать ворота (странно и одиноко нависавшие над низеньким штакетником), и мы въехали под брезентовый навес. Что-то мне все это напоминало: и ворота, точно возникшие из воздуха, и навес-гараж, и расположение этих дач, выныривающих из-за поворота навстречу путнику, как мираж, — что-то напоминало детское, милое, незабвенное. Если бы не деревья, не гравий дорожный, не домик, глядящий на нас тесовым крылечком, если бы не человек в шортах, спускающийся с крыльца и машущий нам панамой, если бы не мое паршивое, в общем-то, настроение, я бы, скорее всего, вспомнил. Так остро захотелось вспомнить, догнать, зацепиться крючком памяти за некий проблеск в прошлом. На миг показалось, что это важнее всего — вспомнить, вернуться, отрешиться от происходящей минуты Но я не вспомнил Не успел.

Сам товарищ Никорук спешил к нам, издавая приветственные возгласы, размахивая панамой. Он кричал: «Привет, московский гость! Привет, дорогой коллега!» — и, пожимая его мощную, властную руку, я сразу почувствовал: вот человек из тех, которые твердо знают, чего хотят. Из-под белесых густых бровей смеялись глаза, в которых не было ничего двоедушного, а была одна лишь торжествующая уверенность, что случилось — сошлись наконец два хороших человека, необходимых друг другу.

— Здравствуйте, Федор Николаевич! — отозвался я, как мог сердечнее.

— Эх! — сказал директор, щурясь. — До чего же вы бледные там, в столице, до чего изможденные. Живут люди, как в подземелье. В копоти, в дыму, в миазмах городских. Солнца не видят, воздухом не дышат, прозябают.

Я смущенно переминался с ноги на ногу, ожидая, когда кончится бурная встреча, но, оказывается, директор далеко не исчерпал ритуал приветствия желанного гостя.

— Клара, Мика, Серго — все сюда! — гаркнул он, потревожив, по-моему, всю округу. Господи, да с этим ли человеком говорил я по телефону. Не родственник ли это мой какой-нибудь позабытый?

Через минуту, окруженный незнакомыми, но искренне обрадовавшимися мне людьми, я действительно потерял четкое представление о том, кто я и где нахожусь. Одно понимал: это спектакль и не для меня он разыгрывается. Для какой-то высшей производственной задачи. Но и в этом я вскоре засомневался.

Супруга директора — Клара Демидовна — цветущая, средних лет полная дама с круглым, приятным лицом.

— Я много слышала о вас, Виктор Андреевич! — ласково произнесла она раз и навсегда заготовленную для таких случаев фразу, ничуть не беспокоясь о том, что эти слова могут прозвучать издевкой. Про Мику и Серго, хипповых юношу и девушку, директор сказал:

— Это младшие мои, младшие. Старшие-то детки разлетелись по городам и весям. А эти пока на шее сидят.

Младший Серго что-то хмыкнул интеллигентно-невразумительное, а младшая Мика, протягивая ручку для знакомства, загадочно отвернулась. Водитель получил распоряжение вернуться за мной к четырем часам и уехал.

Через несколько минут мы сидели в плетеных креслах на веранде, любовались окрестными видами и обсуждали… как лучше убить время до обеда. Клара Демидовна с церемонными извинениями удалилась по хозяйству, а Мика и Серго находились тут же, на веранде, раскачивались в креслах, и на их лицах был написан скептицизм и покорность судьбе.

— Можно так, — рассуждал Федор Николаевич, — сначала несколько сетов в теннис — молодежь против стариков, — потом купание. У нас, Виктор Андреевич, неподалеку озерцо родниковое изумительной чистоты и прохладности… Можно наоборот — сначала купание, а потом игрища.

В низких переливах его голоса — благодушие.