Лайза Джуэлл - Тридцатник, и только

Однажды Мэнди позвонила мне на работу и сказала, что после работы заедет за платьем. Оно стоило две шутки, это платье, и о ни о чем другом она и говорить не могла: оборочки, тесемочки и прочее. Это платье очень много для нее значило. В тот вечер по дороге домой я проезжаю мимо магазина, где она покупает платье, и думаю: «Дай-ка загляну туда и подброшу Мэнди до дому». Захожу в магазин, а продавщица говорит: «Ах нет, мисс Тейлор только что ушла. Минут десять назад. Вы ее жених?» «Да, говорю, жених». «Знаете, — говорит она, — наверное, надо бы проверить, все ли с ней в порядке. Она показалась мне немного…» Как же она выразилась? «… немного ажитированной». Да, именно так. «Ажитированной?» — спрашиваю. «Да, немного расстроенной».

— И у меня сразу возникло предчувствие, — нахмурился, Фил. — Знаешь, будто могильным холодом потянуло. Дурное предчувствие. Я ноги в руки и бежать. Было лето, еще не стемнело, я бегу к реке, что есть мочи… не знаю, почему я туда рванул, просто почувствовал. И когда побегаю к Патнейскому мосту, — пру прямо напролом через дорогу, огибаю машины, — вижу ее, она стоит посередине моста. Я зову: «Мэнди! Мэнди!» Она в подвенечном платье, и длинная фата на ней, и тиара. Стоит и смотрит на воду. Я окликаю ее, но она не оборачивается, и я бегу к мосту и вижу Мэнди как при замедленной съемке: вот она подбирает юбки и взбирается на каменный парапет. Стоит на нем и глаз не сводит с реки. — Фил умолк на секунду, и Надин не осмелилась нарушить тишину.

— Я уже у самого моста, — продолжил он, — и не перестаю звать ее, и когда я ступаю на мост, она оборачивается ко мне и я вижу, что она улыбается. Медленно поднимает фату и сбрасывает ее, потом опять отворачивается, а я все бегу, бегу… Кажется, что она движется очень медленно, но это, наверное, только кажется, потому что я не поспеваю. Я вдруг вижу, как она становится на цыпочки, вытягивает руки, вот так, в стороны, и падает в реку. Она не прыгнула, просто упала, лицом вниз, а ткань на платье вздулась, как парашют. Я остановился на секунду, встал, как вкопанный, и засмотрелся на воду. Наверное, это очень плохо с моей стороны, но это выглядело так необычно — то, как она плыла по черной воде в ослепительно белом платье. Она походила на лебедя, понимаешь? Чистый сюр…

— Само собой, — возобновил рассказ Фил после паузы, — я прыгнул прямиком в воду, но, если помнишь, я плохой пловец, могу только по-собачьи загребать, а мне до нее было плыть да плыть, и прилив довольно сильный. Я бултыхаюсь, зову ее, глотаю тухлую вонючую воду, а ее вроде как относит все дальше от меня… чем ближе я подплываю, тем дальше она становится… Я уже захлебываюсь, уже воды наглотался по самое горло и начинаю уставать. Однако продолжаю плыть к этому белому шару, а он удаляется все дальше и дальше, и мне кажется, что я уже бог знает сколько времени торчу в реке. Вдруг появляется прогулочный катер, а на нем шикарная компания развлекается, загорает, глушит шампанское, и я слышу, что двигатель глохнет, катер замедляет ход, и меня вытаскивают из воды, а я твержу: «Мэнди. Спасите Мэнди». «Там никого нет», — отвечают мне. «Она была в белом платье», — говорю я. Больше часа мы плавали и плавали кругами, все искали ее, но так и не нашли. Он исчезла. — Фил снова погрузился в молчание. — Ее тело выловили у Ротерхайта три дня спустя. — Надин охнула. — Мы так и не узнали, почему она это сделала. Никто не понимает, почему. Все, кто ее знал, говорили, что она была счастлива и крепко любила меня, и радовалась предстоящей свадьбе, и уверенно смотрела в будущее. Ничего не понять. Знаешь, это случилось почти год назад, и каждый день с тех пор мне хочется с ней поговорить, хотя бы одну минутку, просто спросить, почему. Нет ничего хуже, чем не знать причины. Я знаю, как, где и когда, но мне нужно понять, зачем. Вот и все.

— Боже, Фил…. уму непостижимо… и как ты… после всего этого… даже не знаю…

— Все нормально, — улыбнулся он, — в таких случаях никогда не знаешь, что сказать. Не бери в голову. Никто не знает, что сказать. Да и что тут говорить… Это случилось год назад. А пару месяцев спустя умерли родители. Можешь себе вообразить, в каком я был состоянии, не верил ни во что, едва не потерял работу, разругался с друзьями, много пил, завяз в наркотиках и, понятное дело, жалел себя. Прямо-таки купался в жалости к себе.

— Но однажды утром, — встрепенулся Фил, — я проснулся, а солнышко сияет, дети на улице играют, и я подумал: «Фил, тебе почти сорок, а что у тебя есть? Ничего, только твой дом и твое тело. Больше ничего.» Вот я и решил о них как следует заботиться. Начал делать ремонт в родительском доме и приводить в порядок свое тело. Никаких наркотиков, выпивка только по выходным, здоровая пища. Купил кулинарную книгу, научился готовить всякие индийские вегетарианские блюда, макароны, еду быстрого приготовления — словом, оздоровительная диета. Тебе, наверное, не верится, да? А на родительский дом я истратил целое состояние, каждый заработанный пенни был вложен в ремонт. Я провел центральное отопление, сделал новую ванную, прорубил вход из большой комнаты в спальню и поставил между ними дверь гармошкой. Выбросил всю старую мебель и купил новую, ободрал обои, выкрасил весь дом, каждую комнату, каждую дверь. Заменил дверные ручки на дорогие медные, снял паласы и отполировал доски на полу. Ремонт отнял у меня полгода, но я в жизни ничего более правильного не делал. И он отвлекал меня от… черных мыслей. Когда закончил, надел свой лучший костюм и все бродил, бродил по дому, воображал, будто я здесь гость и смотрю на все чужими глазами. Дом смотрелся фантастически! Ты бы видела, Надин! Само совершенство.

— В общем мне полегчало, знаешь ли, и самоуважения прибавилось, а у нас на работе была одна девушка, по имени Фиона, секретарша. Она мне всегда нравилась, но я держался в сторонке, боялся, что она мне откажет, унизит. Но как-то я был в конторе, выяснял кое-что в отделе зарплаты, они напутали с моими сверхурочными, и столкнулся с Фионой, и вдруг ни с того, ни с сего пригласил ее пойти куда-нибудь, и она согласилась! Вот так, запросто. Мы договорились выпить вместе в пятницу. Я полгода нигде не бывал, и, собираясь, немножко нервничал, не знал, что лучше надеть и все такое. Носился по дому, боялся, что опоздаю, выскочил и захлопнул за собой дверь… Сидим мы с Фионой, выпиваем, болтаем, и я веду себя не так, как сейчас с тобой, не рассказываю ей обо всем, что со мной приключилось. Я веселюсь, плохого не поминаю, смешу ее, расспрашиваю о жизни. Словом, совсем другой Фил. И все идет отлично. Мы вконец развеселились, я заказываю ужин и шампанское, вижу, на нее это произвело впечатление, и впервые за полгода я опять чувствую себя человеком. А эта девушка, Фиона, я ей и впрямь нравлюсь, и мне начинает казаться, что я и себе нравлюсь. Не успели мы оглянуться, а время уже за полночь и мы оба немного поддатые, вот я и предложил пойти ко мне и вызвать для нее такси. Уж очень мне хотелось, чтобы она увидела мой дом, хотелось, чтобы она был первым человеком, кто увидит, какой он красивый и как я хорошо потрудился. Она соглашается с радостью, а потом спрашивает, можно ли остаться на ночь. Черт, думаю, ну и дела, и я жутко взволнован, и чуть не бегу домой. Мы смеемся, болтаем, держимся за руки, но когда подходим к дому, чуем запах в воздухе, такой едкий, от него в горле свербит. Вот… — Фил прервал повествование и указал на пустой стакан Надин. — Хочешь еще выпить?