Неджма - Миндаль

Дрожь пробежала по моему телу, когда он шепнул мне на ухо;

— Вот увидишь, настанет день, когда ты выпьешь меня!

Когда ты будешь полностью мне доверять.

Мне захотелось ответить ему «никогда», но тут я вспомнила о наслаждении, которое он только что мне доставил. Вкус вечности. Весь мир вдруг стал лаской. Весь мир стал поцелуем. Я превратилась в медленно плывущий лотос.

Назавтра не только я была влюблена в Дрисса. Мое влагалище тоже его боготворило.

Счастье… Это значит заниматься любовью по любви. Это сердце, угрожающее взорваться от бешеного биения, когда единственный взгляд касается твоих губ, когда ты чувствуешь прикосновение влажной ладони под левым коленом. В горло течет слюна любимого, сладкая, прозрачная. Шея удлиняется, избавляется от скованности и усталости, превращается в бесконечность, потому что язык скользит по всей ее длине. В мочке уха та же пульсация, что в паху. Спина бредит и создает новые звуки и новые трепеты, что бы признаться в любви. Бедро поднимается по доброму согласию, белье падает, как лист, бесполезный и сковывающий. Рука пробирается в лес твоих волос, касается корней и кожи с неиссякаемой нежностью. Это ужас, перед тем как открыться, но открывается невероятная сила, когда все в мире становится предлогом для слез. Счастье — это Дрисс, впервые твердый во мне, Дрисс, чья слеза капнула мне на плечо. Счастье — это он. Это я.

Остальное — лишь сточные канавы и городские свалки.

Праздник кончился, и я готова была уйти, оставив всякую надежду вернуться в отчий дом. Я склонилась над матерью и, как требует традиция, прошептала: «Прости мне все зло, которое я тебе причинила».

Эти ритуальные слова скрепили нашу разлуку. Али нагнулся, чтобы разуть меня. Он вложил монетку в туфельку и потом на руках вынес меня из дома. Осел свекра Наймы уже стоял у порога, чтобы отвезти меня в новую семью, за полкилометра от родного дома.

— Чтоб был малыш! Да побыстрее! — кричал Шуйх, торговец пончиками.

В недолгом этом путешествии сопровождать меня должен был мальчик — на счастье. Я пробормотала: «Пусть меня проводит племянник Махмуд». Требовать незаконного ребенка, про которого говорят, что он приносит несчастье, на роль мальчика, призванного задобрить судьбу, чтобы она дала сына, — это была немалая наглость. Я получила то, о чем просила, и смогла обнять сына Али на глазах у рассерженных самок.

Дядя Слиман вел осла за поводья и ступал ссутулившись, в развязавшемся тюрбуше. [33] Turbouche — мужской головной убор турок и арабов. Один осел вел другого — тетя Сельма была далеко.

Свекровь поджидала меня, рядом с ней стояли три ее великовозрастные, по деревенским понятиям, дочери. Их радостные крики были слишком пронзительны, миндаль, который они бросили нам в знак приветствия, ударил, как камни. Слиман схватил меня за талию и поставил перед этими ведьмами.

Неггафа и Найма проводили меня до брачных покоев. Моя сестра настояла на том, чтобы самой раздеть меня, но это обидело Неггафу — ведь ей это было поручено.

Сестра молча расстегнула мне платье, и я шепотом спросила:

— Что сейчас будет?

Не поднимая глаз, она ответила так же тихо:

— То, что произошло между мной и моим мужем в тот день, когда ты спала у нас, в нашей спальне. Теперь ты знаешь.

Так значит, она знала, что я знаю. Неггафа начала твердить свои наставления:

— Как только мы выйдем, семь раз взмахни туфлей перед дверью, повторяя: «Да будет воля Аллаха на то, чтобы муж мой меня полюбил и не глядел ни на одну женщину кроме меня».

Она порылась за корсажем и вытащила мешочек:

— Раствори этот порошок в стакане с чаем, который я поставила на стол. Сделай так, чтобы твой муж выпил его в несколько глотков.

Но она не успела передать мне мешочек, потому что свекровь ворвалась в комнату без стука, размахивая кадильницей, вокруг которой клубился густой дым ладана.

— Сын скоро придет, — рявкнула она, — Давайте быстрее.

Найма сняла с меня лифчик, потом трусы. Мне было смешно — какой непристойной могла стать моя благонравная деревня, как только люди оказывались уверены в своей правоте и безнаказанности.

Прежде чем отдать меня Хмеду, Неггафа прошептала мне на ухо:

— Положи рубашку под зад, чтобы она впитала кровь. Рубашка хлопковая, пятна будут хорошо видны.

Потом она сурово добавила:

— Не позволяй ему извергать в тебя семя. Там у тебя будет слишком мокро, а мужчины этого не любят. Ляг на постель. Он скоро придет.

Моя сестра склонилась надо мной в свою очередь:

— Закрой глаза, закуси губы и думай о чем-нибудь другом. Ты ничего не почувствуешь.

Я осталась одна, мое свадебное платье валялось у кровати, как овечья шкура. Я встала перед зеркалом массивного шкафа и посмотрела на себя, совсем голую! Моя кожа блестела в свете свечей, атласно-гладкая после эпиляции. Волосы каскадом падали на спину, источающие дивный аромат узоры, нанесенные хной, тянулись от плеч до запястий. Груди торчали, высокие и гордые. Я прикрыла их ладонями. Что они вынесут, что нового откроют? Ведь столько рассказывают о первой свадебной ночи и ее мучениях. Столько ходит скандальных сплетен…

Над моим кузеном Саидом смеялись даже в жалких лачугах до самого Алжира. Мальчуган, когда-то поднявший мне юбку, чтобы показать, что под ней находится, своим любопытным приятелям, не смог совладать с тайным местечком своей жены и повел себя, как девственник. Он хотел убежать, к отчаянию своих близких и друзей.

— Да мужчина ты, наконец, или нет?! — воскликнул один из них в раздражении.

— Тихо там! Сейчас примусь за дело, только не надо меня торопить!

— Чтобы трахнуть женщину, тебе особое приглашение требуется?

— Дайте мне передохнуть!

И тогда его отец проорал со двора, обезумев от бешенства:

— Ну ладно, либо ты пойдешь, либо я вместо тебя! Сайд вернулся в спальню, но так и не смог овладеть Нурой, своей женой. Его мать объявила, что сына сглазили. Она вошла в комнату новобрачных, разделась и приказала Сайду семь раз проползти у нее между ног. Надо думать, лекарство оказало действие, потому что Сайд тут же обрел мужественность, дефлорировал Нуру, пролил кровь и услышал ее крики.

Я вся дрожала. Я легла в постель и накрылась одеялами, нагая и всеми покинутая.

Когда я вновь открыла глаза, Хмед уже склонился надо мной. Это была наша третья встреча после помолвки и встречи на Аид Кебир, [34] В переводе с арабского — большой праздник. (Примеч. ред.) когда он принес подарок-муссем. [35] Moussem — первоначальное значение «сезон»; обычно название подарка, который дарят невесте на Аид Кебир.

Не знаю, усталость или волнение были тому виной, но он показался мне старше, чем я его запомнила.