Яков Арсенов - Тринити

— А вы возьмите любой словарь и почитайте, — наклонил его Прорехов. — И увидите, что больше всего слов человечество придумало для обозначения вин, танцев, материй и болезней. Несмотря на лишения, люди всегда старались одеться, напиться и сплясать. Чтобы потом заболеть.

— Что касается одежды, это стало заметно только сейчас, — поделилась наблюдениями страховая дива Дитяткина. — Раньше люди старались надеть то, чего не было на прилавках. А теперь есть все. И вскрылась такая безвкусица, такой слесарь пошел истый, прямо от комля!

— Не может быть! — удивилась Маргарита Павловна. Она одевалась в спецмагазине «Пленум» и не ведала проблем даже до перестройки.

— Вы знаете, — как мог участвовал в беседе Давликан, — на базе галереи я открою студию «Body art» — рисовать по телу.

— Это интересно, — спели в один голос Маргарита Павловна и Дитяткина.

Нидворай представил разрисованную Маргариту Павловну, и ему стало плохо.

— Так что проблема одежды снимается автоматически, — сказал Давликан, усаживая Нидворая на мягкий диван.

Прорехов с Улькой и Ясуровой налегали на пиво, Макарон — на свои любимые яйца под майонезом. Покончив с очередной порцией, он набросился на Ренгача, осуществлявшего закупки.

— Вечно ты набираешь подростковых яиц! Для такой цены это очень мелкие яйца! Тебя никуда одного послать нельзя! Какой ты, к черту, интендант! Не можешь грамотно отовариться! С твоей помощью нас даже магазины обувают!

— Вас обуешь! — сказали в один голос Изнанкина и Флегманова. — Кроме посмертной маски, с вас ничего не снимешь!

Освятил галерею и кафе «Папарацци» архиерей Волович. Он приурочил к этому событию реденькую бородку и славный текст. Похоже, он и впрямь увлекся монашеством. Его хорошо пропостившееся тело неплохо смотрелось рядом с закусками.

— Ну вот, еще несколько десятков ступенек, и ты — владыко! — сказал Макарон.

— Стараюсь, батенька, — ответствовал Волович.

— Побыстрее надо, — подстегнул его Артамонов. — А то у нас дела намечаются!

— Как скажете, — поклонился Волович.

— Ну, а Ванесса твоя жива? — спросил Прорехов.

— Паради, что ли? — заскоромничал поп. — Дописываю.

— Правильно, — поощрил его Артамонов, — письменность забрасывать нельзя.

После празднества по поводу ввода в строй «унитаза» в новый офис «Лишенца» зачастил с проверками Вячеслав Иванович Позорькин. Магнаты доедали хлеб-соль, оставшиеся после презентации, и внимали инструктору по тончайшим вопросам печати, который объяснял свои визиты тем, что редакция якобы не высылает в Инспекцию контрольные экземпляры газеты. Он говорил о контрольных экземплярах серьезно, как о контрольных выстрелах.

— А зачем они вам, эти контрольные экземпляры? — поинтересовался Макарон. — Только честно.

— Мы не можем понять, насколько объем рекламы в «Лишенце» превышает законный, — не стал скрывать Додекаэдр. — Есть подозрение, что часть денег проходит мимо кассы. Вы учитываете не всю выручку.

— Вот как?! Вы бы в таком случае проверили Шимингуэя или, на крайняк, Альберта Федоровича Смирного, — посоветовал ему Прорехов. — Там такие налоговые гавани! За версту видно!

— Будет команда — проверим, — не унывал Додекаэдр.

Додекаэдр был поражен ничтожностью бухгалтерии «Лишенца». Традиции хранить платежные документы там не наблюдалось и в помине. Трудности гостиничной жизни породили другую привычку — ежеквартально сжигать документальную липу в мусорном контейнере, или, по выражению Прорехова, проводить внутренний аудит. Поэтому в новый офис ничего поличного из документов не переехало.

— Мы планируем перейти на издольщину, — объяснил Артамонов вездесущий бардак. — Хотим выплачивать подушные подати натуроплатой.

— Это расскажете налоговику, который придет завтра, — посоветовал Додекаэдр. — А меня интересует другое.

Роясь в остатках бумаг, обсыпанный оспиной Додекаэдр понимал, что ему не накопать столько, чтобы поставить «Лишенец» на колени. Это обстоятельство удручало его. Ему ничем не мог помочь ни Варшавский с неудобным угрем во впадине над левой ноздрей, ни Макарон, прочищавший ухо газетными скрутками, ни Прорехов с Артамоновым, нависшие над шахматной доской.

— А что, товарищ инспектор, — обратился Прорехов к Додекаэдру, который бестактно подсматривал за игрой, — раз вы так небезучастны к развитию событий на доске, не учинить ли нам с вами партию под интерес? Артамонов вывел новое начало, а Макарон не прочь обкатать его на ком-нибудь постороннем. Мы планируем ввести этот дебют в учебники. Не весь, а только избранные ходы. Второй ход в дебюте Артамонова — королем. Уловили? Ну что, согласны? На кону — штраф, который вы намерены нам выкатить. Выигрываете вы — штраф утраивается, если побеждаем мы — штраф отменяется.

— Идет! — неожиданно согласился Додекаэдр. — Расставляйте!

— Правда, у нас, как у погорельцев, некоторая инвалидность фигур наблюдается, — уничижительно залопотал Прорехов, — вместо короля свеча, пешки из доминошных костяшек… Но правила — такие же облигатные: взялся ходи!

— И не в таком приходилось разбираться, — принял условия Додекаэдр. Он находился в полной уверенности, что в одночасье обставит любого из присутствующих. Его подмывало восполнить отсутствие в бухгалтерии документов хотя бы так — с помощью рокировки. И он бросился загонять в угол обезумевшего короля Макарона табуном своих коней. Но игра затянулась. Начало Артамонова в исполнении Макарона было не из простых. А продолжение — еще хуже. Выход короля на третью параллель полностью приостановил действие мозга Додекаэдра. Путаясь в фигурах, он начал сливать партию в трубу.

— Цугцванг! — объявил Макарон.

— Что-что? — не сразу понял Додекаэдр.

— Каждый ваш очередной ход ведет к ухудшению вашей позиции, — помог инспектору с терминологией Прорехов.

— Да, действительно, время поджимает, — посмотрев на часы, выдавил из себя Додекаэдр атонально предыдущим высказываниям, — а то бы я еще посопротивлялся.

— Ничего страшного, доиграете по переписке, — предложил выход Артамонов. — Но счет запишем: один — ноль!

— Не повезло, — огорчился Додекаэдр. — А вообще, у меня первый разряд.

— При вашей должности разряд ни к чему, — поведал ему тайну Прорехов. Счастливы быть вашими современниками, — ляпнул он за всех. — Приятно видеть неординарных, всегда чего-то ищущих у нас людей, — сказал он на прощанье высокому гостю.

— Не скрою, и мне было приятно, — вымолвил Додекаэдр с таким хрустом, словно под ним треснул созревший двустворчатый струк африканской акации.

Покинув «Лишенец», Додекаэдр продолжал находиться в сетке вещания «ренталловцев». Он догадывался об этом по икоте, которая шла горлом в реальном режиме времени. Додекаэдр кадыком чувствовал, что там, откуда он только что вышел, его продолжали обсуждать.