Яков Арсенов - Тринити

Банное зрелище выходило еще забавнее. Сквозь целлофан, как в рисованном по стеклу мультике, просматривались благообразные розовые тушки людей, красиво растворялись в тумане и плавали там, внутри, гребя березовыми вениками. Потом тушки выползали наружу и становились противными и оплывшими. Никуда не деться — у половины присутствующих от возраста появились жопьи ушки — отвислые складки на пояснице. Приметы времени. Знал бы Миша Гриншпон о понятии «жопьи ушки» во время учебы, вот бы потешился! Такой навороченной грудины не было, пожалуй, ни у кого на курсе!

День грусти со стороны походил на волчью свадьбу, на которой присутствовали хищники бизнеса, политики, культуры и ширпотреба, словно в этом куске общества обозначилась течка и все присутствующие подались на нее и запали.

Напитки разносились бесперебойно. Алкоголь в крови набирал критическую массу. К вечерочку течение схода стало принимать подострый характер. Танцы начались спонтанно, без вмешательства старосты Рудика. Он только успел дать команду надеть вечерние костюмы и платья.

Владимир Сергеевич взял свой саквояж и отправился в раздевалку. Он вытащил из любимого чемодана белую рубашку и фрак, купленный тетей Паней, и надел гардероб на себя. Фрак оказался впору. Владимир Сергеевич с удовольствием взглянул на себя в зеркало. Все было нормально. И вышел к людям. К нему продолжали подходить, заговаривать, задавать вопросы. Через некоторое время на территории праздника образовалась гробовая тишина. Макарон заметил, что на него все стали как-то косо посматривать. Он ничего не понимал. Еще раз осмотрел себя с головы до ног — ничего такого, все в порядке. Разве что несколько пушинок висят на одежде, но их можно снять, сдуть, стряхнуть — пожалуйста.

Озабоченный Владимир Сергеевич вернулся в палатку, взял щетку и, смочив ее, почистил одеяние. И вновь вышел в гущу толпы. На площадке раздался дикий гогот, и Макарон понял, что это реакция на его выход.

По-прежнему ничего не понимая, Владимир Сергеевич стал оглядываться.

Тут к нему подошел Артамонов и спросил:

— Слышь, Макарон, а где тетя Паня покупала фрак?

— В магазине. Где ж еще? — невозмутимо ответил Макарон.

— В каком? В ритуальном?

— А что? — спросил аксакал и попытался вывернуть голову набок, словно стараясь поймать зубами свой хвост.

— Похоже, она тебе действительно выбрала фрак подешевле, — сказал Артамонов.

— Так разовый же, — объяснил Макарон.

— Знаешь, в таких фраках покойников в гроб кладут.

— Ну, это ты уж слишком! — выказал обиду Владимир Сергеевич.

— У твоего фрака спины нет — одна подкладка, — сообщил Артамонов и подтянул поближе к лицу Макарона белую нижнюю материю фрака. — В таких экономных по материалу и раскрою одеяниях кладут зажиточных покойников из числа творческих работников.

— Какой отвязанный пиджак! — восторгался народ.

Конфуз разросся до неимоверных размеров. Все нашли Макарова приколистом и отнесли его фокус к продолжению истории с его ложной пропажей и слишком поспешными похоронами.

Макарон еще больше влился в компанию, стал как бы своим среди своих. Все бросились благодарить его за удачно исполненный прикол.

Без тени улыбки, на полном серьезе Владимир Сергеевич отнекивался.

— Да я не в курсе, о чем вы, — говорил он. — Просто тетя Паня мою просьбу взять подешевле восприняла буквально.

— Да ладно тебе — тетя Паня! Сам придумал, а на тетю Паню валишь! восторгался народ.

Владимир Сергеевич перестал оправдываться и согласился, что придумал все от тишины жизни.

Заминка была исчерпана, и вечер продолжился.

Воспользовавшись казусным случаем, я, как нанятый самописец, объявил, что до меня дошли слухи, будто по моей первой книге у героев есть замечания и претензии, поскольку не все смешные случаи, имевшие место в действительности, вошли в книгу «76-Т3». Поэтому я готов выслушать приколы студенческой жизни, которые не нашли отражения в первом издании. Они обязательно войдут в новую ткань повести.

Народ откликнулся и бросился наперебой рассказывать случаи из учебной практики. Я начал записывать. Разбухнув от материала, я объявил, что если так пойдет дальше, то поступлю как Солженицын. Он тоже написал сначала один том «ГУЛАГа», почле к нему стали являться и писать свидетели из других лагерей. И он собрал много томов. Мне будет сложнее, потому что в нашей стране собрать семь томов преступлений властей нет проблем, а вот наскрести три тома юмора — надо постараться.

Записавая рассказы острожелающих, я брел от компании к компании.

Решетова обступили товарищи спортивной направленности. Шел разговор о серьезном подходе к жизни. Приложив ухо, я стал слушать.

— В бесконтактном карате, — ведал Реша, — слабое место показывают направлением удара. Но не бьют. Это принцип карате в дружбе. Друзьям надо показать слабое место, но не бить. Но, чтобы пробить доску, удар надо мысленно направлять в точку за доской. Тогда доска будет прошиблена как промежуточная стадия. В бизнес-переговорах, чтобы достичь маленькой цели, следует говорить о великом и о далеком, упрятывая искреннее намерение. И обязательно срастется. Люди клюют на большое и перспективное и, почти не торгуясь, выполнят малое и задуманное. Это принцип карате в бизнесе. Поэтому в жизни надо не бить, а только обозначать удар. И не провоцировать на начало боевых действий.

Выслушав кусочек карате, я подошел к кружку, в котором весело общались Макарон, Пересвет, Натан, Пунктус, Нинкин и Татьяна. Татьяна была арбитром и строго судила рассказчиков.

— Ну, а вы, так и будете жить бобылями? — спросил она Пунктуса и Нинкина.

— Почему? — ответил Нинкин. — Мы ходили в центр планирования семьи, у нас тоже может быть кто-нибудь появится, — сообщили он за себя и за Пунктуса, рассматривая и поглаживая по голове Дастина, юлящего на нижней отметке.

— А кто же из вас будет рожать? — с большим интересом спросил Натан.

— Мы еще не решили, — признался Нинкин. — Скорее всего никто, для нас родят в центре.

— Сейчас это уже недорого стоит, вы же знаете.

— Откуда нам знать, — сказала Татьяна, — на нас с такими задачами не выходят. А хотите, я рожу для вас?

— А вот этого не надо! — запричитали симбиозники. — Нам такого кукушонка будет не прокормить!

— Мне говорил мой друг Бурят, что нет четкой границы между мужчиной и женщиной, — сказал Владимир Сергеевич. — Есть тьма переходных форм.

Стараясь не спугнуть задушевного разговора, я пристроился к беседе в качестве наблюдателя с диктофоном.

— Я могу показаться бестактной, — продолжала пытку населения Татьяна, когда уже все изрядно подвыпили, — но мне кажется, что время зашивания суровыми нитками своих ртов давно прошло. И вот что я хочу в этой связи сказать. По моей простой бабской схеме любовное заигрывание и вычисление происходит так: я вижу объект, смотрю, как он выглядит, — в этот момент она повернулась к Макарону, — смотрю его на бронзовую грудь, на ноги, слушаю текст и делаю вывод — мой он или нет, и тогда приступаю к ухаживаниям. Макарону пришлось несколько отстраниться. — И ничего больше того, что я уже увидела, мне увидеть и узнать о жертве не предстоит. Надеяться на нечто большее, чем я вижу, не приходится. А вот как зажигаетесь вы, что влечет вас друг к другу? — обратилась она к окружающим.