Яков Арсенов - Тринити

— Свят, свят, свят! — закрестились они, отпрянув к стене. — Господи, помилуй!

«Паренечки» пережили лихоимство своих мужей, блокаду, превозмогли голод в Поволжье, вынесли целину и освоение Севера, но ни тот, ни другой форс-мажор не заставил их так крепко и трепетно обняться, прощаясь с жизнью, как это леденящее душу зрелище с Бирюком во главе. Они как стояли, так и сели в свои дежурные ведра. Скрещенные швабры плавно сползли по стене, а отжатые мешковинные тряпки стали медленно раскручиваться в обратную сторону.

— Пошел купаться, и вот — одежду увели! — сморозил Бирюк, думая, что старухи у него двоятся в глазах. Своим горним, как хрусталь, голосом он полностью доконал близняшек, улегшихся на полу.

— Оно еще и говорит! — успела сказать одна другой перед окончательной отключкой.

Позвякивая твердой кристаллической решеткой, ледяная глыба Бирюка перешагнула через старух и добралась до отверзтой, к счастью, 535-й комнаты. Войдя вовнутрь, Бирюк дохнул паром в пустоту, упал на койку и начал натягивать на себя все подряд одеяла, фуфайки, матрасы, скатерть со стола и шторы с карниза.

— Считается, что каждая машина имеет право на свой двигатель! — просипел Бирюк узконаправленно в подушку и сам себе ответил: — Наука умеет много гитик!

Обитатели 535-й комнаты появились не сразу — праздник в «аквариуме» продолжался. А когда появились, не сразу придумали, что делать, увидев перед собой свежий овощ глубокой заморозки. Помыслив, Реша бросился вниз за снегом, а Рудик отправился вызывать «скорую помощь». Остальные начали готовить тело к растиранию.

Растирать себя Бирюк не давал, сопротивлялся, то и дело очухиваясь и вновь засыпая здоровым моржовым сном. Решетов силком стащил с сонного одеяла и прочие покрывала.

— Самое главное — разморозить активы, — указал появившийся Гриншпон своим оттопыренным мизинцем на ушедщий в себя почти целиком бирюковский отросток, который за незначительностью так и тянуло прижечь зеленкой. Реша внял просьбе и кое-как с помощью снега с прожилками льда довел температуру тела в указанном месте до 30 градусов по Цельсию.

— Ну что? — спросил Рудик, летавший вызывать «скорую».

— Да ничего, — ответил Реша. — А врачи-то будут?

— Обещали прибыть не раньше, чем к утру. Праздник, сказали, людей по улицам подбирают.

— Пульс нитевидный, почти не прощупывается, — доложил Реша. — Но надежды терять нельзя.

— Надо бы заговор применить, — придумал Гриншпон. — Я знаю, он все по вещуньям таскался.

— Знаю я этих вещуний, — сказал Рудик. — По пять рублей пучок на каждом вокзале. Его ошпарить надо, поставьте кто-нибудь воды на плиту…

— Бесполезно. Ты же видишь, я уж как ни пробовал — и так, и сяк, и батогами… — развел руками Реша. — Лежит как колода! Хотя, правда, местами потеплел чуть-чуть.

— Вы бы форточку закрыли! Не май месяц! — предложил притворить створку Артамонов.

— Да ему уже по фигу мороз! — сказал Миша.

Ничего не поделаешь, пришлось вызывать Татьяну. Быстро это сделать не получилось, но с течением времени готовая на все чрезвычайка явилась. Именно на нее возлагалась последняя тростиночка надежды.

Татьяна вошла в комнату даже с некоторым азартом.

— Ну, где этот отморозок? — строго спросила она и велела всем исчезнуть. Когда население свалило, Татьяна, не касаясь губами горлышка, влила в себя початый флакон «Перцовки», чтобы унять возникающий под мышками трясун, разделась догола, натерлась подсолнечным маслом и нырнула в койку под ворох одеял. Прильнув к холодному остову Бирюка, она стала учащенно дышать. Долгое время от пациаента не исходило никакой реакции. Потом от пяток к мозгу проскочила пара-тройка слабых разрядов. Это и явилось началом пробуждения. Очнувшись и обнаружив подле себя что-то скользкое, Бирюк с закрытыми глазами, которые все еще были скованы льдом, рефлекторно потянулся к злачным местам общественного пользования, но Татьяна быстро тормознула его:

— Ну ты, полегче! Я тебе не вещунья какая-нибудь!

— А чего тогда улеглась тут? — спросил из тумана Бирюк, едва ворочая своим ободранным, почти свиным языком.

— Спроси что-нибудь полегче!

Татьяна встала с койки и вернула к участию в деле остальное население.

— Ему же помогла, а он же и лезет! Идиот! — посетовала Татьяна.

— Да он просто ничего не понял, — оправдали его парни.

— Я подумал, бабу резиновую подсунули! — сказал Бирюк.

— Лабух внеаморален! — подсказал Миша.

С помощью оставшейся перцовки температуру тела Бирюка удалось довести до 36,6 и потом даже до кипения с выходом пара через все отведенные природой свистки.

— Пук — это заблудившийся ик, — сказал одобрительно Артамонов. Значит, все будет по-прежнему.

— Да уж! — согласились с ним некоторые.

Наконец Бирюк заворочался активней и приоткрыл льдинки глаз. Придя в себя окончательно, пострадавший, кое-как разлепляя от пены будто не свои губы, попытался прояснить детали принятия ледяной купели. Он как-то все мотал руками и старался направить их в сторону реки. Проникшись сочувствием, Артамонов и Мурат согласились сбегать на берег и притащить одежду купальщика. Оказалось, Бирюк с дубняка искал ее в десяти метрах от того места, где оставил.

Бирюк пассивно, как на чужие, взглянул на свои стоявшие колом брюки клеш, на сапоги системы «казачок», на кожаную куртку а-ля рокер. Не заостряя на вещах внимания, он сказал:

— В жизни надо срываться, друзья мои! Вскочить из теплой постели в два часа ночи и сорваться к любимой женщине, зацепив с горкомовской клумбы охапку цветов! И сказать ей, этой женщине, что ты попытался вдруг представить ее лицо и не смог, поэтому примчался, боясь, как бы чего не вышло! И напиться с ней вместе от счастья. А завтра — она к тебе. Ты — в сатиновой нижней спецовке, потому как бельем это… — посмотрел он на черный по колено семейный трусняк, одолженный у Реши, — бельем это назвать никак нельзя. Ты открываешь дверь и удивляешься: «Люсь, ты? Извини, а я вот тут это… без цветов!» Но ни в коем случае не жениться на ней! В жены надо брать тачку теплого парафина и лепить из него то, что пожелает душа! Или получить в сессию сразу пять двоек подряд, но сесть в поезд и уехать в Ригу на толкучку! Потом заболеть, на основании справки продлить сессию и сдать ее на стипендию! В этом весь смысл. Ведь жизнь — это поминутные аберрации, сплошное отклонение от так называемой нормальной, бог знает кем придуманной жизни! Но обыкновенно люди по своей душевной лени руководствуются самым что ни на есть наивным реализмом… — Бирюк, как отмороженный беспредельник, разгорался все сильнее и сильнее и сбрасывал с себя одно одеяло за другим.

— Ты прав, — сказал Реша. — Узнай я это чуть раньше, Рязанова была бы моей. Да, в жизни надо срываться! Проворонил я ее, проворонил! Духу не хватило!