Агата Кристи - Роза и тис

Тогда я понял!

И все вспомнил. Я почувствовал головокружение и легкую тошноту. Сент-Лу... старые леди, Милли Барт, Джон Гэбриэл с его небольшим, уродливым подвижным лицом и привычкой покачиваться на каблуках; Руперт, высокий, прекрасный, как юный бог... И конечно, Изабелла Я вспомнил последнюю встречу с Джоном Гэбриэлом в Заграде и все, что там произошло. И почувствовал, как во мне поднимается багровая волна гнева и отвращение...

– Значит, умирает?! – в бешенстве воскликнул я. – Рад это слышать!

– Простите?

Есть такие вещи, которые просто невозможно повторить, когда кто-то вот так вежливо вас переспрашивает, взгляд Кэтрин Югобиан был абсолютно недоуменным. Я только переспросил:

– Вы говорите, он умирает?

– Да. У него боли, ужасные боли...

Ну что ж, это я тоже был очень рад услышать. Никакие страдания Джона Гэбриэла не могли искупить того, что он сделал. Но я не мог высказать все это женщине, которая явно была его преданной почитательницей.

«Что в этом типе неизменно привлекало к нему женщин? – с раздражением думал я. – Уродлив как смертный грех. Претенциозен, вульгарен, хвастлив. Правда, по-своему неглуп и при определенных обстоятельствах, а именно, стесненных, был хорошим собеседником. Не лишен юмора. Однако нельзя сказать, что хоть одно из этих качеств особенно нравится женщинам».

Кэтрин прервала мои размышления.

– Вы пойдете, пожалуйста? Скорее! Времени терять нельзя.

Я наконец взял себя в руки.

– Дорогая леди, – сказал я, – мне очень жаль, но я не могу пойти с вами.

– Но он просит вас, – настаивала она.

– Я не пойду.

– Вы не понимаете. Он болен. Умирает. И он хочет вас видеть.

Я приготовился к бою. Теперь я начал понимать то, что Парфитт понял с первого взгляда: Кэтрин легко не сдается.

– Вы ошибаетесь, – сказал я. – Джон Гэбриэл никогда не был моим другом.

Она энергично закивала головой.

– Ну да... ну да! Он читал ваше имя в газете. Там говорят, вы здесь как член Комиссии, и он говорит, чтоб я узнать, где вы живете и привести вас. И пожалуйста, вы должны идти быстро... очень быстро... потому что доктор говорит, теперь очень скоро. Так что вы пойдете сразу, пожалуйста!

Я решил быть откровенным.

– По мне, так пусть он сгорит в аду!

– Простите?

И с беспокойством посмотрела на меня, морща длинный нос и пытаясь понять.

– Джон Гэбриэл, – медленно и четко произнес я, – мне не друг. Он человек, которого я ненавижу... ненавижу!

Теперь вы понимаете?

Кэтрин удивленно мигнула. Мне показалось, что она наконец начала понимать.

– Вы говорите, – произнесла она медленно, как ребенок, который повторяет трудный урок. – Вы говорите, что вы ненавидите Джона Гэбриэла? Пожалуйста, вы так сказали?

– Совершенно верно, – подтвердил я.

Она улыбнулась... Такая улыбка хоть кого могла бы вывести из себя.

– Нет-нет! – сказала она снисходительно. – Это невозможно. Никто не может ненавидеть Джона Гэбриэла.

Он великий... он очень хороший человек. Все, кто его знает, все мы охотно умрем за него.

– Милостивый Боже! – воскликнул я раздраженно. – Что он такого сделал? Почему это все готовы умереть за него?!

Ну что же, я сам напросился! Кэтрин забыла о срочности своей миссии. Она села, отбросила со лба прядь жирных волос, глаза ее горели энтузиазмом. Она открыла рот, и хлынули слова...

Кэтрин говорила, по-моему, не меньше четверти часа.

Порой ее было трудно понять, она запиналась в поиске нужных слов. Порой слова лились сплошным потоком. Но все в целом производило впечатление грандиозной эпопеи.

Она говорила о Джоне Гэбриэле почтительно, благоговейно, смиренно, так, как говорят о мессии, каким он для нее, по всей видимости, и являлся. Говорила то, что мне казалось в высшей степени фантастичным и абсолютно невозможным. Говорила о человеке чутком, храбром и сильном. Лидере и защитнике. О рисковавшем собой ради жизни других, страстно ненавидящем жестокость и несправедливость. Для нее он был пророком. Царем Небесным.

Спасителем – тем, кто пробуждал в людях силы, им самим неведомые, и мужество, о котором те даже не подозревали. Он не раз подвергался пыткам, но, и полуживой, изуродованный, одной лишь силой воли преодолевал телесную слабость, продолжал совершать невероятное.

– Вы говорите, вам не известно, что он сделал? – закончила Кэтрин. Но ведь про отца Климента все знают... все!

Я с изумлением смотрел на нее. То, что она сказала, было правдой. Об отце Клименте слышал каждый. Имя его обладало магической силой, хотя многие полагали, что это всего лишь имя... миф... и что на самом деле такого человека никогда не существовало.

Как мне описать легендарного отца Климента? Представьте себе смесь Ричарда Львиное Сердце, отца Дамье и Лоуренса Аравийского. Соедините в одном человеке качества борца и святого с безудержной юношеской дерзостью.

В годы, последовавшие за Второй мировой войной, Европа и Восток переживали трудный период. Нарастающий страх порождал новые волны жестокости и варварства. Цивилизация дала трещину. В Индии и Иране происходили ужасные события: массовая резня, голод, пытки, анархия.

И вот в непроглядном тумане событий появляется фигура почти легендарная. Человек, называющий себя отцом Климентом, спасает детей, освобождает людей, избавляя их от пыток; непроходимыми горными тропами выводит свою паству в безопасное место и поселяет там, организуя общины. Его почитают, любят, перед ним преклоняются. Не человек – легенда!

И, по словам Кэтрин Югобиан, этот самый отец Климент и есть Джон Гэбриэл – бывший член парламента от Сент-Лу, бабник, пьяница, авантюрист, приспособленец, человек, неизменно действовавший лишь в своих собственных интересах и начисто лишенный всех добродетелей и положительных качеств, кроме одного – необыкновенной отваги.

И тут мой скептицизм вдруг, против моей воли, пошатнулся. Какой бы невероятной ни казалась мне история, рассказанная Кэтрин, в ней была одна правдоподобная деталь: оба, и отец Климент, и Джон Гэбриэл, были людьми исключительной отваги. Некоторые подвиги легендарного отца Климента, безрассудная смелость, проявленная им при спасении людей, отчаянный риск, даже блеф... да, именно дерзость методов – все это соответствовало характеру Джона Гэбриэла.

Однако Джон Гэбриэл всегда был воплощением саморекламы. Все, что бы он ни делал, делалось на публику.

Если Джон Гэбриэл действительно был отцом Климентом, об этом, вне всякого сомнения, стало бы известно всему миру.

Нет, я не верил, не мог поверить.

Но когда Кэтрин наконец выдохлась, когда огонь в ее глазах погас и она с прежней монотонной настойчивостью произнесла: «Теперь вы пойдете, пожалуйста?» – я позвал Парфитта.