Майкл Корда - Богатство

Она прижалась спиной к каменной стене и стала спускаться по склону. Затем, словно страх усилил ее чувства и заморозил все вокруг в молчании, заглушив выстрелы и лай собак, она с абсолютной ясностью услышала лязг ружейного затвора. Кто-либо другой мог его не расслышать, ибо он был не так уж громок, или с чем-то спутать, но она слышала тот же самый тихий, зловещий, смертоносный, роковой лязг в полной тишине, перед тем, как нажала на курок и выстрелила в отца, слышала его с такой же громкостью, как лавину или раскат грома, не чувствуя даже, как ее пальцы передергивают сталь затвора. Она не чувствовала его режущих краев, не замечала даже напряжения в своих пальцах, ибо затвор был устроен так, что взвести его можно было только с определенным физическим усилием. Она просто слышала лязг, так как, должно быть, и отец, за долю секунды до того, как ее оглушил более страшный звук…

В ее памяти один звук предшествовал другому. Она не д у м а л а об этом – она вообще не думала, но какой-то глубинный рефлекс заставил ее предчувствовать выстрел. Она обернулась, как раз вовремя, чтобы заметить человека, поднимавшегося из-за каменной стены вокруг старого колодца, и вовсе не удивилась, увидев, что он прижимает к плечу винтовку.

Она видела его с неестественной четкостью: смуглое лицо, темные очки, черные усы, на голове – вязанная шапка, похожая на матросскую, но камуфляжных цветов, рот решительно сжат, а может – в раздражении, что она так быстро среагировала, ибо он явно намеревался выстрелить ей в спину. "Mierda!" [48]– расслышала она его голос, и в том, пожалуй, был какой-то смысл, поскольку было в его внешности нечто латинское – вызывающе мужественная пышность усов, слабые челюстные кости, оливковая кожа, – нечто безошибочно тропическое, более сочетаемое с пальмами, чем с соснами и кленами, среди которых он прятался.

Эти мысли отчетливо пронеслись в ее мозгу, когда она бросилась на землю, и все еще не исчезли, когда она услышала выстрел и ощутила, как будто воздух над ее головой срезали раскаленным ножом. Она знала, что нельзя вскакивать и бежать, и в любом случае у нее не было силы в ногах, что, возможно. и спасло ей жизнь, поскольку инстинкт, требующий вскочить и бежать прочь от смерти совершенно естественен, и это, конечно, погубило бы ее. Вместо этого она прокатилась дальше по косогору, скользнула в неглубокий, забитый листьями овражек. В следующий миг перед ней взметнулся фонтанчик из листьев, грязи и камешков, когда вторая пуля ударилась в землю в нескольких дюймах от ее лица

– Сука! – выкрикнул неизвестный, на этот раз по-английски. Она перелезла через край овражка, и, оттолкнувшись изо всех сил, покатилась по скату холма. Листья были скользкие, а склон – круче, чем казался, и она быстро съезжала вниз, уже по инерции, ударяясь о камни и разрывая о колючки одежду. Ее лицо жалили многочисленные царапины и порезы,и она могла лишь надеяться, что представляет собой по возможности трудную мишень – в любом случае, следующая пуля прошла рядом с ее бедром. Она почувствовала ожог, и даже несколько точечных уколов острой боли, и поняла, что ее зацепило – но к этому времени она уже почти преодолела досягаемость выстрела. Она сделала отчаянный бросок к кустам, заметив, что одна из пуль прошла так близко, что дробины распороли ее пуховик, разбрасывая вокруг нее перья, словно она была подбитой птицей.

Теперь она двигалась быстрее, и к тому времени, когда над ее головой свистнула следующая пуля, она была уже в кустах и, пригнувшись, рванулась вперед, продираясь сквозь заросли, падая, обдирая колени, снова поднимаясь, пока не достигла дренажной канавы, в которую плюхнулась с громким всплеском, перемазавшись грязью и илом.

Она осознала, что всхлипывает, плачет, хватает воздух ртом – короче, производит слишком много шума. Она преодолела почти пятьдесят ярдов, скатившись по склону холма, как на салазках, и теперь, наконец, нашла какое-то укрытие, в котором могла спрятаться, если заставит себя не шуметь. Она могла или лежать неподвижно в грязи, и надеяться, что неизвестный не последует за ней вниз, а если последует, не найдет ее – или двигаться дальше… Внезапно ей представилось, как он стоит над ней, и целится в голову, и кожа на ее затылке съежилась, словно она чувствовала, что мушка ружья уперлась прямо в основаеие ее черепа. Она слепо задвигала руками и ногами, и вскоре обнаружила, что, ввинтившись еще глубже в спутанные заросли ежевики, скользит все быстрее и быстрее по пологой дорожке. Это, должно быть, было русло ручья, заполнявшегося после дождя, или при таянии снега. Оно было каменистым, и передвижение Алексы было бы весьма болезненным, если бы страх не оказал анестезирующего действия. Она протиснулась между двумя мшистыми валунами и остановилась перевести дыхание.

Прямо перед ней, почти на расстоянии вытянутой руки, на нее удивленно смотрела гончая, очевидно забежавшая сюда попить. Алекса не двигалась, надеясь, что собака не залает. Но вид человеческого существа, хотя бы и лежащего, несомненно напомнил животному, что оно не выполняет своего задания. Собака бросила на Алексу взгляд, полный презрительного извинения, и, повернувшись, поспешила назад, к своему хозяину.

Алкса не могла двинуться, даже если бы и хотела. Она достигла за последние тридцать секунд – а с того момента, как неизвестный сделал первый выстрел, вряд ли прошло больше, она достигла такой паники и изнеможения, что готова была лежать и позволить убить себя, если он ее найдет.

Она услышала, как он пробормотал "Дерьмо!" – ужасающе близко и принудила себя не кричать, задержав дыхание, словно бы плыла под водой. Затем его шаги захрустели по хворосту в противоположном направлении, быстрее и быстрее, пока не стало ясно, что он забросил погоню и убегает сам.

Алекса пролежала несколько минут, словно обстоятельства давили на нее, столь же тяжело, как окружавшие ее валуны. Кто-то – тот же человек, что обыскивал ее комнату – совершил целенаправленное и жестокое покушение на ее жизнь. Это было так трудно представить, что она с трудом могла заставить себя принять случившееся, и теперь, когда она была в безопасности, ее мучило чувство вины, словно она была маленькой девочкой, изобретающие всякие невозможные опасности, чтобы объяснить, почему у нее порваны джинсы, или почему она опоздала в школу. Но боль в бедре, теперь, когда была способна ощутить ее, была, без сомнения, реальна, и когда она дотронулась до раны, то передернулась.

Если несколько дробин могли сделать такое с нежизненно важной частью тела, то что было бы, если бы весь заряд попал ей в спину с близкого расстояния? Но, конечно, кто-кто, а она з н а л а, даже слишком хорошо, что было бы. Она бы рухнула ничком на землю, и кровь хлестала бы из раны в спине величиной с тарелку. Смерть не обязательно могла наступить мгновенно, но не заставила бы себя долго ждать.