Майкл Корда - Богатство

– Роберт, – он откашлялся. – За рулем был Роберт, я же тебе говорил. У него было достаточно здравого смысла, чтобы пристегнуть ремень безопасности и достаточно везения, чтоб сохранить хладнокровие. Он осознал, что этот случай может сделать с его политической карьерой. Короче, он переложил тело Джона за руль.

Она уставилась на него. Его лицо не выражало никаких чувств. Точно так же он мог говорить о вчерашней передовице в финансовом разделе "Нью-Йорк Таймс".

– Значит, во всем обвинили Джона?

Он кивнул.

– Роберт рассказал мне, что он сделал. Рассказал все, совершенно спокойно. – Он сделал паузу. – И я позволил ему все так и оставить. Я не рассказал полиции, что, когда они покидали дом, за рулем сидел Роберт. Зачем ломать будущее мальчика? – думал я. Зачем разрушать его жизнь? Я потерял одного сына. И не хочу погубить другого.

– Я могу понять это, Артур.

– Я не просчитал последствий. Сесилия, Патнэм, моя мать – все знали, что я поссорился с Джоном, и позволил ему сесть за руль, хотя он был пьян. "Преступная безответственность" – так выразилась моя мать. Но я дал Роберту слово, понимаешь? Я обещал ему сохранить тайну – и до сего момента ее хранил.

Теперь она понимала причину натянутых отношений между Артуром и его детьми, его изгнания из любимой Кайавы, отчужденности между ним и женой, холодности родных…Он принял на себя вину Роберта, и данное обещание стоило ему большей части того, что он любил, и даже самой любви. А потом, разумеется, Роберт повернулся против него, и оказалось, что он всем пожертвовал понапрасну.

– С общей точки зрения, – продолжал он, – во всем был виноват я. Я был пьян, я вышел из себя из-за Джона, я позволил ему вести, хотя о н был пьян. Я все равно что убил его, не говоря уж о бедном парне в другой машине и его маленькой дочке.

– Но почему Роберт оказался столь неблагодарен?

– Слишком много благодарности никто не может вынести. Я знал правду, и он не мог мне этого простить. А возможно, как говорил Оскар Уайльд: "Ни одно доброе дело не должно оставаться безнаказанным". – Он хрипло рассмеялся. – Если только забыть, что это не было доброе дело.

Артур, у тебя были добрые н а м е р е н и я. Ведь это что-то значит?

– Да? Я разрушил свою семью ради сына. Не могу назвать это добром. Даже Сесилия, которая любила меня больше, чем ей бы стоило, сбежала в Африку. Она не простила мне смерти Джона. – Он умолк.

– Тогда почему ты все рассказал мне?

– Потому что ты должна знать правду. Обо мне. О Роберте. Полиция штата не поверила ни одному его слову. Они не дураки, и видели массу дорожных происшествий. В конце концов, я переговорил с губернатором, сделал несколько звонков, заплатил огромные отступные семье погибшего водителя – но главное, все они не посмели противоречить Артуру Алдону Баннермэну. По иронии судьбы, Роберта спасло м о е имя. Суперинтендант полиции штата Нью-Йорк лично явился в Кайаву, чтобы передать мне папку с материалами следствия, где было ясно изложено, что произошло на самом деле. "Вы, наверное, захотите сохранить это, мистер Баннермэн", – сказал он. Следователь рекомендовал арестовать Роберта по обвинению в непредумышленном убийстве и фальсификации улик. Я, конечно, забрал папку и поблагодарил его. – Он глубоко вздохнул и закрыл глаза. Выглядел он измученным, и голос его стал низким и сиплым, как у завзятого курильщика. – Я чувствую себя лучше теперь, когда рассказал тебе, – прошептал он – много лучше. Между нами не должно быть тайн.

Лучшего времени открыть ему свою тайну быть не могло.

– Артур, – тихо начала она, – у меня есть собственная история, может быть, даже более страшная, чем твоя…

Затем она осознала, что он спит, его дыхание стало глубоким и ровным. Она укутала его одеялом, выключила свет, и свернулась рядом клубочком.

Через час или два она почувствовала, что он заворочался. Сначала она решила, что дело в простуде, но когда обняла его, поняла, что не это было причиной.

– Я люблю тебя, – прошептал он. – Как я ни стар, я люблю тебя.

– Ну, похоже, не н а с т о л ь к о стар.

– Надеюсь, никогда не буду.

Она понимала, что он нуждается в некоем заверении от нее, что она не оскорблена и не разочаровано в нем, что она способна выслушать самую страшную его тайну и все же любить его, и гадала, способен ли он на то же по отношению к ней. Завтра она рискнет это узнать.

Но сегодня, однако, она лишь прижалась к нему. Он обнял ее, и, хотя сама она не была возбуждена, но почувствовала его возбуждение. Конечно же, не будет вреда, если заняться любовью, подумала она, раз он этого хочет. И кроме того, разве это не хороший симптом?

Она пристроилась к нему, направила в себя, позволила ему продвигаться к финалу, как он хочет. Она была вполне счастлива дать ему немного наслаждения, особенно потому, что это казалось признаком выздоровления.

У него вырвался стон – глубокий, горловой, удовлетворенный звук, и он вздрогнул. Она ждала, что он погладит ее волосы, прошепчет что-нибудь – обычно он был наиболее нежным и благодарным из любовников – но, к ее удивлению, он ничего не сделал. Она великодушно приписала это простуде и действию таблеток.

Прошло несколько минут. Она чувствовала себя все более неудобно под его тяжестью. Медленно отодвинулась, стараясь не разбудить его – и при этом ощутила странную инертность его тела – мертвый груз, безошибочно отличавшийся от веса просто спящего человека.

Ее сознание отказывалось принять это – отказывалось даже предположить. Она не могла заставить себя разбудить его – но потом она сказала себе, что д о л ж н а. Он, может быть, переусердствовал с таблетками. У него, возможно, сердечный приступ, он, вероятно, разыгрывает ее… Но даже при всей неправдоподобности последней мысли, правда начала укрепляться в ее мозгу, парализуя ее волю, парализуя в ней все, кроме паники.

Она не боялась, она даже не чувствовала ни боли, ни скорби, только леденящую уверенность и сознание полной беспомощности. Она пролежала так, возможно, не меньше получаса – трудно было определить – потом рассудок медленно, постепенно стал возвращаться. Она должна ч т о – н и б у д ь сделать, в конце концов.

Она встала и включила свет. Артур лежал на боку, глаза распахнуты, рот слегка приоткрыт. Красноватый румянец вернулся на его кожу. Он выглядел совершенно здоровым, а не бледным, больным человеком, каким он был всего лишь несколько часов назад – за тем исключением, что в нем не было ни малейшего признака жизни.

Она знала, что должна была бы позвонить в "скорую", доставить его в реанимацию, где бы ему к груди приложили электроды, дали ему кислород, предприняли какие-нибудь героические медицинские меры…