Диана Чемберлен - Огонь и дождь

На следующую ночь повторилось то же самое, и на третью ночь; когда он бессильно отодвинулся от нее, Глен выглядел искренне подавленным.

— Это из-за моей груди.

— Нет, нет, Солнышко, — он обнял ее одной рукой, положив себе на плечо ее голову, — дело лишь во мне. Наверное, мне самому не помешает поднабраться сил. — Он засмеялся. — Ты когда-нибудь видела такое — чтобы я был вне игры три ночи подряд?

Она не видела его вне игры вообще ни разу, но предпочла промолчать.

Когда она проснулась на следующее утро, его уже не было в постели, хотя час был еще довольно ранний. Она поднялась с кровати и направилась в туалет за своей одеждой. Через вентиляционный люк, устроенный на задней стенке туалета, Миа услышала голоса. Глен говорил о чем-то с Лаурой. Она могла слышать их совершенно ясно, ей даже не нужно было прикладывать ухо к решетке люка, чтобы различить каждое слово.

— Меня чуть не вытошнило, когда я это увидел, — говорил Глен — Я знаю, что после этого меня можно считать последним подонком, но уж слишком у нее уродливый вид. Она изуродована непоправимо. Ее превратили в калеку. Я старался выкинуть эти мысли из головы, когда спал с ней, но так и не смог. Я даже не мог… сделать вид.

Лаура сказала что-то неразборчивое, но потом ее голос стал слышен яснее.

— Но ведь она остается все тем же человеком, Глен. Она все та же Миа.

Последовало долгое молчание, а когда Глен заговорил вновь, Миа поняла, что он плачет. Она видела его плачущим лишь один раз в жизни, когда они путешествовали по Риму и попали в Пиету.

— Я все время твержу себе, что она все тот же человек, сам не могу в это поверить. Солнышко пропало. Мое неуемное, смешливое, лучистое Солнышко. Они изуродовали ее, когда изуродовали ее тело.

— Глен, — в голосе Лауры слышалось отчаяние, — ради всего святого, она же еще поправляется. Ты не можешь ожидать от нее, что она мгновенно выздоровеет. Однако с каждым днем она чуть-чуть больше становится похожей на себя прежнюю, разве ты не видишь?

— Я никогда, никогда не смогу вынести того, как передо мной торчит эта ее одна грудь.

— Ей восстановят другую.

Миа услышала скрип стула, и когда Глен заговорил снова, его голос раздался совсем близко.

— Я становлюсь отвратителен сам себе за то, что реагирую подобным образом. Я не имею права дать ей понять, что на самом деле ощущаю. Но Бог ты мой! Каждую ночь она ждет, что я займусь с ней любовью, а у меня словно вся кровь вытекает из тела.

Миа выскочила из туалета, захлопнув за собой дверь и привалившись к ней спиной. Она больше не в силах была это слушать. Закрыв глаза, она постаралась отбросить ощущение боли и унижения, сжигавшие ее сердце, и сосредоточиться на том, что ей предстоит сделать. Было бы лучше, если бы она призналась ему в том, что все слышала и знает, что он на самом деле чувствует. Она могла бы предложить ему вместе отправиться к социологу и проконсультироваться у него. Но она не в силах будет перенести свой разрыв с Гленом. Не сейчас. Еще не сейчас.

Она не посмела спуститься вниз, пока не уверилась, что Лаура уже отправилась на работу, а Глен в свою студию. Весь день вплоть до вечера у нее в мозгу грохотали услышанные утром слова: «Она изуродована. Она калека!»

Миа позвонила доктору Белла и попросила его перенести операцию на более ранний срок, но он оказался тверд, как алмаз, в своей убежденности в необходимости ждать. Да к тому же предостерег ее от излишних иллюзий, связанных с реконструкцией.

— Она никогда не примет в точности прежний вид, Миа, — сказал он. — Вы не должны в это верить.

Глен по-прежнему был с нею воплощением самой доброты. Он то и дело говорил ей комплименты, в которые она не верила. Она стала очень осторожной. Она избегала раздеваться в его присутствии, она всеми силами старалась вести себя так, словно никакой операции не было, словно она все та же беззаботная Миа, в которую он когда-то влюбился. Она надеялась, что постепенно он поверит в то, что она осталась прежней, и это постепенно переборет его отвращение к ее изуродованному телу Она больше не утруждала себя возней с противозачаточным колпачком и даже, лежа с Гленом в кровати, не заикалась о том, чтобы он обнял ее или хотя бы прикоснулся к ней. Она молчаливо согласилась с сохраняемой им дистанцией и вскоре стала чувствовать себя так, словно он никогда не был ее любовником.

Кармен не доставило особого труда разыскать Дэниела Грейса. Она позвонила в Мерилендское отделение Ассоциации правоведов, лишь слабо надеясь, что ей не придется их долго уговаривать ей помочь Однако женщина, отвечавшая ей по телефону, сразу поняла, о ком идет речь.

— Дэн Грейс известен у нас всякому, — сказала она. — Ведь это самый блестящий криминальный адвокат в нашем штате.

Кармен позвонила ему рано утром, и ей удалось застать его в своем офисе в Балтиморе. По местному времени было два часа дня. Она осторожно изложила свою просьбу, ожидая, что Дэн насторожится. Начнет уклоняться. Однако, как только он ознакомился с темой предстоящего интервью, да к тому же не без удовольствия узнал, что позвонить ему посоветовала Гейл Видович, он оказался вполне удовлетворенным полученными объяснениями.

Однако Кармен не рискнула испытать судьбу лишний раз и попросить разрешения записать их беседу. Вместо этого она устроилась с блокнотом наготове возле аппарата в своем кабинете в Шугабуше.

— Надеюсь, вас не будет шокировать, если во время нашей беседы я займусь ленчем? — спросил Дэн Грейс.

— Абсолютно.

— Ну что ж, давайте посмотрим, что бы я мог рассказать про Робби Блекуэлла, — и Кармен услышала на том конце провода звук раздираемой пластиковой обертки. — Прежде всего, Робби был учеником, который не примкнул ни к одной из ребячьих группировок в юношеской школе. Его дружеские связи простирались почти на все компании. Мы были очень молоды, а он моложе всех нас, — но, даже несмотря на это, он очень нравился девочкам, и парни никак не могли понять, в чем тут секрет. Он настолько отличался от всех, что к нему невозможно было подобрать ключик.

— Отличался чем?

— Ну, он был настолько выдающимся парнем, что в это трудно поверить. И он совершенно по-иному относился к ребятам в школе. Он был терпелив с каждым из нас. С каждым из нас он был дружелюбен. Для него абсолютно не имело значения, пользуется ли данный ученик авторитетом у товарищей или является изгоем, черный он или белый, — для него все были равны.

Кармен не сдержала отчаянного стона.

— И вы не можете вспомнить о нем ничего отвратительного, ну пожалуйста? Что самое худшее вы могли бы о нем сказать?

— Вам удалось разузнать о Робби одно лишь хорошее, да? — рассмеялся Дэн.