Нурбей Гулиа - Приватная жизнь профессора механики

Я и сам знал, что недели через две после заражение этой болезнью нежные места на теле, чаще всего бока, покрываются красной сыпью. Но ведь я ни с кем 'посторонним' не был уже давно, а попробуй, докажи это Тамаре! Слёзы, упрёки, стенания: Мне даже показалось, что её не столько волновала перспектива заболеть этой сложной болезнью, как моя 'измена'.

Тамара тут же излила свои чувства пришедшему к нам Толе, на что он расхохотался и показал свои бока, тоже в такой же сыпи.

- Это мы вчера в бане исхлестали друг друга голыми вениками! - пояснил Толя, - что у меня тоже сифилис?

Я был прощён. Прощён-то прощён, но осадок остался! И этот осадок давал себя знать при каждой шутке с женщиной, даже при каждом взгляде на более или менее интересный объект противоположного пола.

- Старый сифилитик! (это уже вместо старого козла) - что слюни-то распустил на малолеток! Эта фраза, громко произнесённая где-нибудь в транспорте, мигом сгоняла 'малолеток' с поля моего зрения. Видимо 'малолетки' очень боялись сифилиса!

Сплотимся же под сияющим Магендовидом!

Вскоре я невольно отомстил Тамаре. Приятельница Тамары Лера была директором пошивочного ателье в Ленинграде, она и пригласила нас погостить у неё. Но она жила в спальном районе Ленинграда, занимая с мужем небольшую квартирку. А ателье её было в центре, в круглом здании бывших конюшен, близ речки, кажется Мойки.

Ателье располагалось на первом этаже, и огромное окно оттуда выходило на людный тротуар. Были видны даже ограда у речки, а поодаль - церковь 'на крови'. На этом месте было совершено покушение на императора Александра Второго. Ателье закрывалось в восемь часов вечера, а открывалось в десять утра. Директор и приходила сюда первой, и уходила последней.

В половине девятого вечера, когда в ателье уже никого не было, мы заходили туда с выпивкой и закуской. Лера встречала нас, и мы сидели все вместе в её маленьком кабинете. Потом она уходила домой, закрыв ателье на ключ, а мы проходили в основное помещение, зашторивали окна и выключали свет.

Мы садились на софу, бутылки и закуску клали на столик рядом, и как в кино, смотрели из тёмного помещения на улицу. Летом в Ленинграде тёмных ночей, как таковых и не было; нам были видны и прохожие, и красивое здание церкви, и ажурный мостик перед ней. Незабываемые вечера!

На ночь мы располагались на толстом паласе, на полу, и были весьма довольны шириной нашего ложа и его прочностью. Бельём Лера нас обеспечила. Утром к половине десятого мы были уже одеты, умыты, с собранными в газетный кулёк остатками пиршества. Даже позавтракать мы к этому времени успевали, так как Лера оставила нам электрический чайник. Она заранее открывала ателье, выпроваживала нас, прятала к себе бельё, а мы отправлялись гулять по Ленинграду.

Я не любил и сейчас не люблю посещений всяких там музеев и дворцов. Тут можно спорить - надо ли всем или не надо знакомиться с архитектурой и интерьером какого-нибудь дворца. Мне лично это неинтересно, я считаю, что непрофессионалы лезут не в свои дела, они 'хочут свою учёность показать' потом перед знакомыми. Архитектору - архитекторово, дизайнеру - дизайнерово, а мне - вечер, а тем более ночь с блондинкой, даже на полу, милее всяких там чужих дворцов.

Но Тамара была другого мнения и потащила-таки меня в Павловск. Я страшно противился этому, и допротивился до того, что упросил её зайти в кафе по дороге. Как раз по левую сторону бульвара, ведущего во дворец, было маленькое симпатичное кафе, 'Эльбрус' или что-то в этом роде.

Было одиннадцать часов утра, и вино, по правилам того времени, уже давали. Я приналёг на знакомый мне по убойной силе 'Алабашлы' и скоро был 'хорош'. Оглядевшись вокруг, я увидел, что в кафе - одни евреи! Человек десять евреев сидели за большим столом и оживлённо что-то обсуждали.

- Ага! Небось, в Израиль хотят улизнуть! - решил я, и направился к их столу, составленному из нескольких столиков. До этого я достал чистый носовой платок и покрыл им голову, как истый иудаист. Во мне по-пьянке проснулся актёр. Тамара осталась сидеть за своим столиком.

- Шалом! - приветствовал я честную компанию.

- Шалом! - недоверчиво ответила мне компания.

- Вус эпес махт аид? - подняв глаза кверху, риторически спросил я честную компанию, и сам же ответил, - аид дрейцих! (на идиш это означает: 'Что делает еврей? Еврей крутится!').

- Он сказал 'эпес' - это наш человек, это настоящий аид! - разволновался пожилой еврей с седыми пейсами. Чужак сказал бы: 'Вус махт аид?', - Но мы просим вас говорить по-русски, здесь, к сожалению, не все понимают по-идиш!

На это я охотно согласился, не дав себя долго упрашивать.

- Я не знаю, о чём вы здесь говорите, но ехать надо! - так начал я свою речь, - мы, московские евреи, считаем, что больше этого терпеть нельзя! Я был в Курске, и там тоже так думают, - я указал на Тамару, - вот эмиссар оттуда!

Компания обернулась к Тамаре и по-родственному закивала ей.

- Что пить будете? - услужливо спросил меня пожилой еврей.

- Вообще то, я уже начал 'Алабашлы': - замялся я.

- Понятно, а закусывать? - продолжал еврейский аксакал.

- А что здесь имеется кошерного? - озабочено спросил я.

- О, за это вы не волнуйтесь! - успокоил меня аксакал.

- Тогда полагаюсь на ваш вкус, - закончил я эту тему, и перешёл к отъезду на Землю Обетованную.

Я мимолётно кое-что слышал о трудностях и хитростях отъезда на историческую родину и сейчас излагал их от первого лица. Дело в том, что в одну из моих поездок в Москву, я попал в купе (к моему ужасу двухместное!) с пожилой еврейкой из Америки, которая была в Курске в 'агитпоездке'. Она, видимо, приняв попутчика, то есть меня, за еврея, все мозги мне прокомпостировала перечислениями ходов и лазеек для быстрого выезда в Израиль. Вот они мне сейчас и пригодились!

- Не будем забывать, что наш Моше (пророк Моисей) сорок лет шёл на Землю Обетованную, сам не дошёл, но народ таки довёл! И мы не должны жалеть ни времени, ни денег на отъезд домой!

А подконец я рассказал собравшимся одну из наиболее эффектных баек в том же ключе:

- Нет, а вы слышали, как наша Голда перехитрила этих агоев (неевреев) при отъезде на родину? (речь шла о бывшем премьер-министре Израиля Голде Меир). Таки она взяла с собой всю свою старую мебель, потому, что мебель, видите ли, дорога ей была как память! А ящики, в которые упаковали мебель, забили платиновыми гвоздями. Чтобы я так жил, если кто-нибудь из вас отличит железный гвоздь от платинового, не по цене, конечно! И вот, я знаю, но говорят, она так вывезла пятнадцать килограммов платины, а платина костен (стоит) много дороже чем голд (золото)!

Пейсы заахали, заохали: 'Да, Голда - наше золотце - это голова! Сейчас таких нет!'.

Я держался из последних сил. Меня мутило - мусульманский 'Алабашлы' никак не 'ложился' с кошерной закуской. Последний мой тост я уже не помню - о нём мне рассказала Тамара. Вроде, я поднялся на слабеющих ногах, налил бокал 'Алабашлы' и провозгласил: