Камило Села - Улей

В кафе доньи Росы после полудня остается один-единственный знакомый нам человек, кроме хозяйки и прислуги. Это сеньорита Эльвира, но она здесь уже стала чем-то вроде мебели.

— Ну как, Эльвирита, спали хорошо?

— Да, донья Роса. А вы?

— Как всегда, милая, как всегда, только и всего. Всю ночь бегала в клозет — видно, съела за ужином что-то, что мне повредило, и желудок вконец расстроился.

— Скажите пожалуйста! А теперь вам лучше?

— Да, как будто получше, только слабость ужасная.

— Ничего удивительного, понос очень ослабляет.

— И не говорите! Я уже твердо решила: если к завтрашнему дню не станет лучше, вызову врача. Я так не могу работать, все из рук валится, а дело такое, вы же знаете, что если сама за всем не присмотришь…

— Ну ясно.

Падилья, продавец сигарет, старается убедить покупателя, что табак в самодельных сигаретах, которые он продает, не из окурков.

— Сами посудите, табак из окурков сразу отличишь — сколько его ни промывай, у него привкус остается особый. Кроме того, от табака из окурков разит уксусом на сто лиг, а этот можете поднести к самому носу и ничего такого не учуете. Я, конечно, не стану вам клясться, что это табак высшего сорта, я своих клиентов не хочу обманывать; это, конечно, табак попроще, но хорошо просеянный, без мусора. А как набиты гильзы — сами видите, работа не машинная, все вручную сделано, можете пощупать, если хотите.

Альфонсито, мальчик на побегушках, выслушивает распоряжение посетителя, чей автомобиль ждет у входа.

— Ну-ка, посмотрим, хорошо ли ты понял, главное — не болтать лишнего. Поднимешься на второй этаж, позвонишь и подождешь. Если дверь тебе откроет вот эта сеньорита — посмотри хорошенько на фото, она высокого роста, блондинка, — ты ей скажешь: «Наполеон Бонапарт», запомни эти слова, и если она ответит: «Был разбит при Ватерлоо», ты отдашь ей письмо. Все понятно?

— Да, сеньор.

— Прекрасно. Запиши-ка эти слова про Наполеона и то, что она тебе должна ответить, — выучишь по дороге. Потом она, когда прочтет письмо, скажет тебе время — шесть часов, семь или какое-нибудь другое; ты его хорошенько запомни и бегом сюда, чтобы передать мне. Понял?

— Да, сеньор.

— Ну ладно. Теперь ступай. Если хорошо все исполнишь, дам тебе дуро.

— Да, сеньор. Только послушайте, а если мне откроет дверь кто-нибудь другой, не эта сеньорита?

— Ах, и в самом деле! Если тебе откроет дверь кто-нибудь другой, это не беда — скажешь, что ошибся, спросишь: «Сеньор Перес здесь живет?» — и когда тебе ответят: «Нет», — уйдешь, и дело с концом. Все ясно?

— Да, сеньор.

Консорсио Лопесу, шефу, позвонила по телефону не кто иная, как Марухита Ранеро, бывшая его возлюбленная, мать двух близнецов.

— Что ты тут делаешь, в Мадриде?

— А мы приехали с мужем, его должны оперировать.

Лопес немного смутился; вообще-то его нелегко вывести из равновесия, но этот звонок, по правде сказать, застал его врасплох.

— А малыши?

— О, они уже совсем взрослые. В этом году в школу пойдут.

— Как бежит время!

— Еще бы.

У Марухиты чуть задрожал голос.

— Слушай.

— Что?

— Ты не хочешь повидаться со мной?

— Но…

— Ну ясно. Ты думаешь, что я совсем уже развалина.

— Брось, дурочка, просто сейчас я…

— Да не сейчас. Вечером, когда ты освободишься. Мои муж в санатории, а я остановилась в пансионе.

— В каком?

— В «Кольяденсе», на улице Магдалины.

У Лопеса в висках застучало, будто стреляли из ружей.

— Слушай, а как я туда пройду?

— Очень просто, через дверь. Я для тебя уже сняла комнату, номер три.

— Слушай, а как я тебя найду?

— Ах, не глупи. Я сама приду к тебе.

Повесив трубку и поворачиваясь к стойке, Лопес задел локтем стеллаж с ликерами — все бутылки полетели на пол: куэнтро, калисай, бенедиктин, кюрасао, кофейный крем и пепперминт. Вот шум-то поднялся!

Петрита, служанка Фило, пришла в бар Селестино Ортиса за сифоном — у Хавьерина вздулся животик. Бедный малыш, его часто мучают колики, и помогает ему только газированная вода.

— Слушай, Петрита, ты знаешь, братец твоей хозяйки что-то очень загордился.

— Не сердитесь на него, сеньор Селестино, он, бедняга, прямо каиновы муки терпит. Он, наверно, вам задолжал?

— Ну ясно. Двадцать две песеты.

Петрита направилась в заднюю комнату.

— Я сама возьму сифон, вы только свет включите.

— Ты же знаешь, где выключатель.

— Нет, включите вы, а то, бывает, током ударит.

Когда Селестино Ортис вошел включить свет, Петрита прямо сказала:

— Послушайте, я стою двадцать две песеты?

Селестино Ортис не понял вопроса.

— Что?

— Стою я двадцать две песеты?

У Селестино Ортиса кровь прилила к голове.

— Ты стоишь целого царства!

— А двадцать две песеты?

Селестино Ортис схватил девушку.

— Получайте за все кофе сеньорито Мартина.

В задней комнатке бара Селестино Ортиса будто ангел пролетел, вздымая ветер крылами.

— А почему ты на это идешь ради сеньорито Мартина?

— Потому что мне так хочется, и потому что я его люблю больше всех на свете; и об этом я говорю каждому, кто это хочет знать, и первому — моему парню.

Щеки у Петриты разрумянились, грудь трепетала, голос чуть охрип, волосы разметались, глаза сверкали — она была хороша какой-то дикой, звериной красотой, как одержимая страстью львица.

— А он тебя любит?

— Я ему не позволяю.

В пять часов общество, собирающееся в кафе на улице Сан-Бернардо, расходится, и примерно к половине шестого, а то и раньше, каждый кулик уже сидит в своем болоте. Дон Пабло и дон Роке — у себя дома, дон Франсиско и его зять — в своих кабинетах, дон Тесифонте — за книгами, а сеньор Рамон приглядывает, как опускают металлические шторы его булочной, его золотых россыпей.

В кафе за столиком, стоящим чуть в стороне, остаются два человека, оба молча курят; одного из них зовут Вентура Агуадо, он изучает нотариальное дело.

— Дай-ка мне сигарету.

— Возьми, пожалуйста.

Мартин Марко закуривает.

— Зовут ее Пурита, прелесть, а не женщина, ласковая, как ребенок, изящная, как принцесса. Ох, и подлая жизнь!

Пура Бартоломе в это время сидит с богатым аферистом в ресторанчике на улице Кучильерос. Мартин вспоминает ее слова при последнем прощании.

— До свидания, Мартин! Ты же знаешь, по вечерам я в пансионе, можешь всегда позвонить мне. Но сегодня не звони, сегодня у меня встреча с одним другом.

— Что ж, ладно.

— До свидания, поцелуй меня.

— Прямо здесь?

— Ох, дурачок, люди подумают, что мы муж и жена.

Мартин Марко затянулся с истинно величественным видом. Потом глубоко вздохнул.

— В общем… Слушай, Вентура, одолжи мне два дуро, я сегодня не обедал.

— Чудак человек, разве можно так жить?

— Сам понимаю!