Григорий Ряжский - Дом образцового содержания

– Буду, – серьезно ответил Чапайкин. – Спасибо тебе, Роза, за доброту твою. Я тебе вовек не забуду.

Оба засмеялись, понимая, как никто, шутку генерала.

А на другой день, приладив обратно на мундир орденские планки, Глеб Иваныч перепрятал револьвер подальше от прошлого места. Награды перенес туда же, на второй этаж, и разместил все за каминной вьюшкой. Потом доел Розин капустный пирог и подумал, что есть на свете Бог или же его как не было никогда, так и нет, – ясней для него после всей этой истории не стало. Потому что, если б не было его, то самое дорогое и не вернулось бы назад, поскольку главенствует на земле несправедливость и нету силы, которая ее собой перешибет, как ни упирайся. Зато если вышняя сила эта имеется, то тоже вряд ли дала бы этому случиться, в смысле, возврату главного похищенного, потому что не заслужил он такого ответного добра, не заработал, если брать по полной совести и всю жизнь на составляющие разложить.

И снова ужаснулся сам себе – тому, о чем про себя же и подумал. Ни так не выходила правда жизни, ни иначе. Везде, куда ни встрянь, не хватало совести, несмотря на трудные для страны времена. И у него не хватало вместе со страной, вместе с народом, с партией – ну никак не могло на все хватить. И потому, ближе к вечеру, отправился Глеб Иваныч по когда-то пройденному им уже маршруту: вниз по Горького, потом направо, затем еще правей – к Храму в Брюсовом переулке. Там он, не скупясь, выбрал свечку потолще прошлой, затем, прикинув, отсортировал глазом иконку посолидней, не спеша поджег от другой, соседней и приладил под нее покупку. А поставив, пробормотал про себя, почти не открывая рта, вместо молитвы:

– Это тебе, Гусар, за участие твое, чтоб все онисдохли.

Онибыли те, кто брал из нижнего ящика самое дорогое. Онибыли те, кто бросил Глеба Иваныча после того, как пятьдесят лет без передыху клал он на плаху служения отчизне всю свою кровь, плоть и умелость. А еще онибыли те, кто, повылазив из дальних щелей, тихой сапой стал безвинно жиреть на бедах пенсионера Чапайкина и всего русского народа, пооткрывав бесчисленно кооперативы, поразрешав эти новые дьявольские законы и допустив христопродавца Горбачева до управления Родиной.

Что же до того, что встало между пенсионером-генералом и осведомителем Гусаром пятнадцать лет тому назад, то в силу теперешнего его взгляда на вещи оно уже было другим, и вроде как оправданным даже и ясным. Один был вор, другой – власть. Вор оказался хитрей. Власть обосралась, но отомстила. Все получили свое по закону жизни. По крайней мере, исходя из понятных правил, – свой-чужой. Кто же теперь был кому кто – приходилось угадывать, преодолевая в себе отвращение к самой такой установке. И все же, как бы там ни было, Стефан Томский, он же Гусар, свалившийся как снег на голову пенсионера Чапайкина за неделю до того, как Роза Марковна поднялась к нему с капустным пирогом, явно был в системе нынешних перепутанных координат скорее свой Чапайкину, нежели чужой.

Первое, о чем подумал вор в законе Стефан Томский, освободившись из мест лишения свободы на год раньше срока, это о том же самом, о чем надежно успел узнать и часто думал впоследствии генерал в отставке Глеб Иваныч Чапайкин, – о несправедливости жизни. Четырнадцать лет наилучшего мужского возраста убиты только из-за того, что какая-то чекистская мразь сунула в его багаж гэбэшные доллары, и это стоило ему Магадана. И даже к собственному полтиннику не успел откинуться – там же пришлось отмечать, на зоне, немного не хватило. Правда, прошло мероприятие со всей уважительностью и даже с бабой. По такому случаю и «кум» возражать не стал, уважил авторитетного зэка, самой шустрой из вольнонаемных проход на зону разрешили, моложавой такой, с ногами и твердой жопой. Обидно, что до воли-то оставалось всего ничего – пара месяцев с половиной. Но самое досадное все же заключалось не в этом. Тончайше разработанная операция с вывозом почти полутора валютных миллионов удалась как нельзя лучше. И если бы не наглый комитетский приемчик, то уже давно бы Стефан звучал, как мистер Томски, офис бы имел в районе русского Брайтона, дом – на Лонг-Айленд, счет в каком-нибудь там «Бэнк оф Америка» и приглядывал бы себе спокойно за делами русской братии, оккупировавшей западную часть нью-йоркского Бруклина. Не вышло. Подумал как-то, пока чалился, что это вроде как в шахматы с уродом сыграть. Ты ему после долгих раздумий – Е-2, Е-4 и ждешь в ответ чего-то типа Е-3, Е-5. А он вместо этого фишки смахивает, доску – пополам и доской этой в темечко, в самую больную середину. И выигрывает легко, потому что в итоге оказался сильней – завалил так или иначе. Так что можно было ходы и не записывать, все равно нет и не будет тебе справедливого финала.

Так вот, о несправедливости. За ущерб полагалось ответить, и это был закон. Местные авторитеты, что у ворот колонии встретили и на местную хату проводили, сами ж с этого уважительно и начали, желая большому вору угодить. Ну а там уже была отвязная воля: девки на выбор, стол, какой плохо помнил, постель с шелковой заправкой, а поутру взятый хлопцами по справке об освобождении билет Магадан – Москва.

В Москву прилетел – снова в почете: люди от Джокера, иномарка черная из самых первых в Москве, с кондиционером внутри и музыкой на выбор, сами ребятки крепкие, руки буграми – не те, что раньше были, в допосадочные времена: вид спортивный, глаз серьезный, без спуску к окружающим, по самим видно, что с воспитанием, по рангу стоят, в курсе понятий. Одним словом – настоящие братки, не шушера фуфловая.

Джокеру в тот год полных семьдесят три набралось, но еще ничего, держался, за Москвой нормально глядел, строго, какой год уже. Встретились, обнялись, у старика даже глаз слегка намок от чувства – всегда неровно к таланту дышал, ценил, как мало кого.

– Ну что, брат, – предложил Джокер Стефану, – на Кунцево тебя ставлю, там добрая земля и братва крепкая, закаленная. Теперь мы все у них, – он кивнул головой в потолок, – официально зовемся ОПГ – организованные преступные группировки, слыхал? Клинта третьего дня завалили у кунцевских, он первым у них стоял. Кто – чего потом узнаешь, но Клинт был человек. И с нами хорошо работал, без обид, – и в глаза задумчиво так посмотрел, типа того, что благодарность в ответ сама собой подразумеваться должна вместо раздумья. – Ну так что, пойдешь?

– Спасибо, Джокер, – Стефан и впрямь был доволен тем, как встретила его Москва. Другое дело, что не слишком готов был к прямому бандитскому лидерству, рассчитывал все же осмотреться поначалу, что там и как с Америкой проверить, какие шансы на отъезд – помнил про скинутую валюту, не упускал из памяти. – Спасибо, что не забываешь, Михалыч.