Григорий Ряжский - Дом образцового содержания

– Гражданин Корейко? – и еще шире улыбнулся. – Александр Иванович?

Чапайкин недоуменно пожал плечами.

– Ошиблись, – неулыбчиво ответил он визитеру, – нет здесь таких, – и уже собрался было захлопнуть дверь, но мужчина и не подумал отступить назад. Он задержал дверь рукой и уточнил:

– Дело в том, что у нас для вас приятное известие, Александр Иванович, у нас имеется кое-что из утраченного вами имущества.

Чапайкин вздрогнул, но одновременно и насторожился:

– Кого, говорите, надо вам, товарищ? Как вы фамилию назвали?

Мужчина убрал с лица улыбку, и тут до Глеба Иваныча сразу дошло, что ее там никогда и не было. Человек снял с лица темные очки и на этот раз вполне серьезно произнес:

– Вас… Вас мне и надо, Глеб Иваныч. Именно вас, если вы Глеб Иванович Чапайкин и есть.

В отличие от самого хозяина квартиры гость признал его сразу, не пришлось даже накладывать прошлое на настоящее, а из настоящего изымать постороннее. Перед ним стоял тот самый генерал-лейтенант, который пятнадцать лет назад засадил его на полную катушку по статье, предусматривающей от восьми лет и выше. Гость переступил через порог, спросив уже так, на всякий случай:

– Можно пройду?

Чапайкин отступил, дав тем самым понять, что можно. Что-то было знакомое в том, как человек этот его спросил, как посмотрел после этого и уверенно повел плечами, словно не сомневался ни в едином жесте своем и слове. Представительный быстро осмотрелся и кивнул на кухню:

– Туда?

Старик утвердительно мотнул головой. Мужчина прошел к столу, подвинул табуретку ближе, отодвинул в сторону остатки того, что пытался впихнуть в себя генерал, затем положил руки на стол, задумчиво посмотрел на хозяина и спросил:

– Ну что, будем говорить, гражданин генерал-лейтенант?

– Стефан… – растерянно прошептал Глеб Иванович. – Гусар… – и опустился на другую табуретку. С этого момента он плохо начал соображать, что происходит в его доме. Изображение вокруг слегка поплыло, как тогда, в прошлом страшном сне про уткокота и препараторшу Кору Зеленскую, но персонаж, что явился незвано и сел напротив него, явно не желал убираться обратно в сон. Он как сидел, сложа руки перед собой, так и продолжал молча пожирать своего визави глазами, словно вел допрос, не предполагая даже слабой его защиты от выдвигаемых против него и уже доказанных страшных обвинений.

– Убивать пришел? – спросил пенсионер, рассчитывая на суровый ответный кивок, означавший положительный ответ на вопрос.

Стефан ничего не ответил. Он молча потянулся рукой к портфелю, отомкнул центральный замок и опустил руку внутрь. Чапайкин сжался, понимая, что выхода уже нет и не будет, что такое, если в силе, не прощают, зато убить теперь могут тайно и безнаказанно. Так, наверное, когда-то сделал бы он сам. Именно в эту минуту он не хотел умирать, несмотря на то что еще два дня назад он же готов был без всякого сожаления расстаться с этой опостылевшей, жалкой, никому не интересной жизнью. Тогда – но не сейчас, не от руки бандита, вернувшегося, чтобы отомстить.

«Жалко, что в том году не сдох от астмы, когда Машка распылитель иностранный доставила, – отчего-то подумалось ему, и глаза заволокло мокрой обидой. Говорил, не надо импортное, от своего-то давно б окочурился, поди», – тоже невпопад пришло ему в голову, пока Стефан, как в замедленной съемке, не спеша, вытягивал руку обратно. И вытянул наконец. В руке его было то, чему быть и требовалось, – револьвер системы «наган». Глеб Иваныч прикрыл глаза и пробормотал то ли про себя, то ли еле слышным шепотом:

– Господи, прости…

– Что вы там шепчете, Глеб Иваныч? – удивленно спросил Гусар и протянул навстречу генералу руку с револьвером. – Ну-ка взгляните лучше, что у меня есть для вас.

– Пуля, – в последний раз сжался генерал, чувствуя, как выпущенная из нагана пуля разрывает его старое сердце и кровь, накачанная дымом от выстрела, образует мелкие розовые пузыри, которые, лопаясь и шипя, останутся на пижаме навсегда, потому что постирать ее будет теперь некому и не для кого.

Выстрела, однако, не последовало. Вместо выстрела раздался стук железа о дерево – это Стефан положил перед генералом револьвер типа «наган» с именной гравировкой на боку: «Несгибаемому чекисту Глебу Чапайкину от наркома Ежова. Август 1937 года».

Старик открыл глаза и сначала обнаружил гравировку, а затем уже и сам лежащий без всякого применения револьвер.

– Ваш, – улыбнулся Стефан. – Берите, генерал, и пользуйтесь, если надо.

Глеб Иваныч молча протянул руку, не веря в происходящее, думая, что вот-вот наконец и кухня эта, начиная от затейливого овального окна в стиле русского модерна, как объяснял им с Алькой когда-то Семен Львович Мирский, начнет наполняться водой, внутри которой вскоре объявится и все необходимое для будущей жизни в воде и на суше: утконос и уткокот, пара морских ядовитых змей, двое в штатском с Маяковки, что оберегали Кору Сулхановну или же конвоировали ее до места постоянного проживания в городе Борисове в Белорусской Советской Республике, а также последующая страшная боль, истекающая из самой середины сердца, чтобы пройти потом насквозь через легкие, через глотку, разрывая по пути всю грудь целиком и саму горловую дыру…

И опять ничего не произошло. Револьвер мирно лежал перед хозяином и не стрелял.

– И еще, – улыбнулся Стефан и снова полез в портфель.

Оттуда же он вынул пластиковый пакет, развернул, и на стол рядом с именным оружием легли коробочки, очень хорошо знакомые картонные коробочки. Их было много, ровно столько, сколько было у Глеба Иваныча орденов и медалей – ни больше ни меньше, и это он понял, не считая. Чапайкин молчал, тупо уставившись в самое дорогое в его жизни имущество. Стефан упивался взятой генералом паузой. Более того, в эту минуту он не мог не восхититься стариком, потому что в этот момент тот был и на самом деле прекрасен. Он был великолепен и красив, потому что плакал. А плакал Глеб Иваныч оттого, что снова хотел жить. И тогда Томский мысленно поздравил себя с тем, что успешно преодолел в этот раз ненависть, поскольку, как выяснилось, ненависть не всегда перешибает собой щедрость, хотя и замешанную на сочувственном расчете.

Но и в эту очаровательную минуту он не дал расслабиться ветерану госбезопасности. К коробочкам он подложил довесок в виде блока наградных планок, тоже генеральских, тоже унесенных неизвестными, таких же прекрасных, как и сам их обладатель в этот незабываемый миг.

– Деньги вернуть не удалось, к сожалению, Глеб Иваныч, – с искренней доброжелательностью в голосе произнес Стефан, – уплыли вместе со сберкнижкой.

Отдавать – не отдавать денежную часть – мучиться над этим Стефану не пришлось, потому что еще до того, как обдумать это, он уже оставил похищенные банкноты вместе с книжкой на предъявителя в распоряжении откомандированных им на спецзадание преступных типов. Однако последней фразы Чапайкин не услышал, или не понял, или ему уже это было не важно. Он только глухо, не поднимая головы от стола с нежданно возвращенным богатством, спросил: