Ребекка Миллер - Частная жизнь Пиппы Ли

Однажды, глядя, как корабль скрывается в океанской дали, Грейс заявила матери «Ты моя насколько хватает глаз!»

Пиппа боялась себе признаться, что дочкино желание обладать ею полностью и всецело, будило воспоминания о другой любви, сладостной, убийственно страстной, которая в юности едва не разбила ей сердце.

Ладно, неважно, зато какой замечательной выросла Грейс! Смелой, отважной, решительной! Иногда Пиппа осознавала, что тайком за ней следит, а порой в дочкиной страсти к приключениям и всему новому видела себя, вернее свою исчезнувшую много лет назад ипостась. Что же произошло? Как могла она так сильно измениться? Вспомнилось утро, когда, взглянув в зеркало, она заметила в золотистой пряди три седых волоска. Они показались чем-то неприличным, словно ежик лобковых волос, проступающий сквозь нейлон купальника. Сейчас без краски оттенка «палисандровый блонд» ее волосы были совсем седыми. Да, она спокойная, уравновешенная женщина среднего возраста, а Гербу уже восемьдесят. При мысли об этом Пиппу душил истерический хохот: что за ненаучная фантастика?! Прошлое все чаще заполняло ее мысли, смешиваясь с настоящим, как речная вода с морской.

В гостиную вошел Герб, и Пиппа вздрогнула:

— Ты что-то хотел?

Сев на диван, Герб похлопал марокканскую подушку.

— Как ты, милая? — спросил он.

— В порядке.

— Потихоньку привыкаешь к Старлей-вилидж?

— Нужно придумать себе побольше занятий. Но нет, я не грущу и считаю довольно романтичным то, что мы начали жизнь с чистого листа и без груза, налегке.

Печально улыбнувшись, Герб откинулся на диванные подушки. Бронзовая от сидения во внутреннем дворике кожа очень напоминала камень грубой обработки, зато льдистые голубые глаза блестели, как раньше.

— Ты даже на кладбище видишь одни плюсы!

— Разве это плохо? Возникла пауза.

— Возможно, нам следует вернуться в город, — наконец проговорил Герб.

— Мы же только продали квартиру! — рассмеялась Пиппа.

— Купим новую!

— Ты серьезно?

— Нет, конечно нет! Просто трудно смириться, что мы вышли на финишную прямую.

Положив ладонь на колени мужу, Пиппа задумчиво оглядела гостиную. Что бы ему предложить? Может, стакан морковного сока? В последнее время, оставаясь с ним наедине, она порой чувствовала какое-то отчаяние, словно все слова уже были сказаны и темы для разговора кончились.

— Вчера мы ели очень вкусный сыр! — похвалил Герб.

— Да, грюерский, рада, что нашла его.

— Обожаю грюерский!

Неделю спустя Пиппа, открыв глаза, поняла, что во сне отлежала руку. Ощущение было такое, словно ночью тело вколотили в матрас, а лицо размазали по подушке. Фи, даже во рту мерзкий привкус! Она неловко села и пошевелила онемевшей рукой, стараясь вернуть ее к жизни. Господи, как чужая, как деревянная…

В кухне на белом пластике стола засыхал яркий островок омлета, рядом лежала растерзанная коробка шоколадных конфет, а на самом краешке стула — вилка.

Вспомнив о камере слежения, Пиппа резко подняла голову. Чудо техники взглянуло на нее сверху вниз холодным стеклянным глазом и угрожающе замигало красным индикатором «Запись». Нет, Герба нельзя подвергать таким испытаниям! Именно поэтому она решила каждое утро вставать пораньше, при необходимости уничтожать улики и стирать с кассет компрометирующий материал. Герб ничего не узнает! Пиппа ликвидировала бардак и, чувствуя, что вот-вот заплачет, ногтем соскребла с пластика засохший желток.

Запершись в маленькой комнатке, она вставила кассету в пасть магнитофона. Сердце бешено колотилось. При черно-белом воспроизведении (совсем как по телевизору, когда показывают хронику вооруженных налетов!) ее кухня, снятая с двухметровой высоты, казалась зловещей, словно место преступления. Пиппа нажала на ускоренную перемотку. Ничего, снова ничего… Затем в кадре пронеслась фигура в белом. Так, нужно перемотать назад и нажать на «Воспроизведение». Кухня опять опустела, через пару минут негромко хлопнула дверь — и появилась женщина. Это была Пиппа и одновременно не Пиппа. Незнакомка шаркала, сильно сутулилась, ходила, вперив глаза в пол, неуклюже, неграциозно. Странная особа выпала из кадра, но вскоре появилась на периферии, взбивая яйца прямо на сковороде. Потом она вывалила яйца на стол, опустилась на корточки и начала соскребать их с белого пластика, отправляя в рот механическими, как у робота, движениями. Пиппа следила за собой с недоверием и отвращением: от той сцены веяло явным безумием.

Она распахнула дверь спальни так резко, что едва не высадила. Не успевший проснуться Герб сел на кровати:

— В чем…

Через секунду голова Пиппы уже покоилась в него на груди, по щекам катились горючие слезы.

— Это я! — объявила она. — Герб, это я…

— Тише, милая, тише! О чем речь?

— Шоколадный торт… Потом яйца… Я… Я просмотрела кассету. Господи, какой ужас!

Несколько минут Герб не выпускал ее из объятий и молча гладил по голове.

— У меня, наверное, лунатизм…

— Что-то не припоминаю никаких яиц.

— Яйца были сегодня утром. Размазанные по столу… Она… Я… вывалила их со сковороды и… Боже, чувствую себя ненормальной.

— Разве в детстве с тобой такого не случалось?

— Я лишь пару раз гуляла по дому. Четырнадцатилетняя Пиппа с подушкой в обнимку расхаживала по второму этажу дома приходского священника, пока страдающая бессонницей мать не отводила ее обратно в спальню.

— Твой лунатизм куда лучше моего слабоумия! — Герб перевернулся на бок и поднял колени, усадив Пиппу в живое «кресло». Спиной чувствуя родное тепло, она поставила ноги между его волосатых икр.

— Да, пожалуй…

— Милая, лунатизм сейчас встречается сплошь и рядом. Настолько часто, что его даже на суде в качестве отмазки не принимают! В общем, не бери в голову.

Пиппе тут же стало легче. Герб умел разгонять тучи и приводить в порядок запутанные мысли. Непоколебимый рационализм он унаследовал от отца, обладавшего черным юмором человека, который презирал религию, любые преувеличения и мюзиклы. Истинное воплощение невозмутимости! Мать Герба умерла, когда мальчику только исполнилось два, так что многие годы его любящим, хоть и суровым покровителем был отец. Мистер Ли владел магазином бытовой техники в Квинсе, который приносил доход до тех пор, пока не грянула Великая депрессия, сделавшая потенциальных покупателей нищими. С экономическим кризисом юмор мистера Ли заметно почернел. Подшучивание над умным отпрыском превратилось сперва в угрозы, а потом в полное отторжение Герба как «никчемного интеллигента», без пяти минут гомика. Если простофиль, взывающих к Богу с просьбой излить бальзам на израненные души, мистер Ли жалел, то людей, «кичащихся тем, что читают книги», откровенно презирал. Отцовская неприязнь сильно обидела юного Герба, зато параллельно освободила от чувства вины за то, что он во многом превосходит своего предка. В девятнадцать парень уехал в колледж и жил на стипендию, ощущая себя волком-одиночкой. Герб твердо решил: никто на свете больше не посмеет его унижать. Литературные пристрастия сформировались под влиянием человека, которого он стал по-настоящему ненавидеть. Герб не доверял экстравагантным метафорам, отдавая предпочтение сухой прозе. Как следствие, он считал своим долгом «удалять из характера жены лишнюю влагу».