Лоренс Даррел - КОНСТАНС, или Одинокие Пути

— Итак, ты его любишь, — наконец произнес Шварц очень серьезно.

Но Констанс покачала головой, тоже очень серьезно.

— Нет. Тут что-то другое. Это, в определенном смысле, даже больше любви, потому что у нас с Аффадом есть нечто, что мы можем дать друг другу. Обычно люди следуют сиюминутным желаниям, а потом оказываются у разбитого корыта. Они сосредоточены только на своих ощущениях, не помышляя о создании чего-то, что возникает только при обоюдных усилиях. Мы теперь стали гораздо ближе, чем большинство женатых людей, хотя мы лишь на пороге наших отношений. Это хуже, чем любовь, которую вы упомянули, зато намного надежнее. Истоки, насколько я понимаю, где-то на Востоке, наверно Индия, однако и у них там существуют вполне научные, просто отличные от европейских, обоснования.

Констанс рассказала доктору Шварцу о теории Аффада, касающейся «интеллектуального» кислорода, основы всего, генетической составляющей и спермы и яйца, без которого они, по словам Аффада, «не могут быть полноценными», следовательно, не могут стать источником здоровой расы, а еще об элементе, или качестве, о настоящем нусе: [189] Интеллект, мировой разум. генетической «документации», от которой зависит почти все, включая качество спермы и молока.

— Если качество спермы снижается, то под угрозой может оказаться целая культура — что и происходит теперь на всем гегельянском Западе! Первый знак, первый сигнал опасности подает женщина, ведь она биологически более уязвима, чем мужчина, но и более ответственна за будущее, ткань которого они с возлюбленным, так сказать, ткут своими поцелуями и ласками. Шпулька, на которую они наматывают время, если пользоваться античными греческими представлениями, — вот что такое будущее. Я не говорю уже о ребенке, о зародыше, который начинен теми элементами, которые постепенно станут настоящим скелетом с руками-ногами, станут зубами, мозгом, волосами… Куда нам поместить человеческую любовь в этом грандиозном контексте? Да, вы правы, я люблю его, но не так, как вы думаете. Я люблю его, потому что он нарисовал мне эту схему мироздания, в которой я отчаянно нуждалась. Наконец-то я могу употребить свой интеллект на постижение чего-то надежного. Он говорит: «Когда звездочка вступает в брак с фиговым листком, это хорошо». Остальное — чудесная амнезия любовного акта, в котором мы только и должны что собрать урожай. Это совсем другой мир, в котором люди не обсуждают «любовь», в котором пары не выясняют отношения, в котором браки не становятся рутиной и не разваливаются. Но дело не только в этом, мой дорогой профессор: то, что я теперь знаю, поможет мне в работе самым непосредственным образом, увеличит багаж моих знаний в психиатрии. Теперь мне легче понять мисс Квинт, чем прежде!

Они засмеялись. Старушка мисс Квинт была одной из весьма оригинальных пациенток Констанс. Богатое воображение и викторианская робость стали причиной ее странного психического состояния, мир ее фантазий был настоящим цветником из каламбуров и перевертышей, достойным самого Льюиса Кэрролла.

— Когда я рассказала Аффаду о мисс Квинт, о том, как она назвала свою вагину в честь любимой кошки и всерьез считала, что та не только печально мяукала, когда скисало молоко, но также следовала за ней по пятам и прыгала на кровати ее друзей, он был совершенно счастлив. И сказал: «Природа всегда поставляет необходимую информацию в виде болезней. Но она права: ее «киска», действительно была бы опечалена прокисшим молоком». Когда материал беден или в нем чего-то не хватает, женщина сразу же это чувствует — и возникает тревожное состояние страха. Любовное и сексуальное общение постепенно угасает, мужская эрекция скомпрометирована, мы вступаем в период мужской стерильности. Эгоисты, уставшие друг от друга, разумеется, ничего подобного не замечают, но в космическом масштабе — это катастрофа, угрожающая человеческой расе и ее духовной стабильности. Поэтому разумный подход к половому акту отнюдь не проявление женской агрессии, он вполне логичен. Шварц явно погрустнел.

— Неужели мы придем к брачному руководству или матримониальному содействию? — с горечью спросил профессор. — Вчера милый старый философ Гинзберг совершил самоубийство, — печально продолжал он, — вот так, Конни, а ведь он обещал поведать мне тайну вселенной. Даже послания никакого не оставил — а может быть, акт самоубийства и был посланием, подобно тому, как любовный акт должен, по идее, совершаться по любви?

Констанс улыбнулась.

— Вы справедливо ставите меня на место — наверно, я кажусь слишком прозаической, когда говорю обо всем этом. Но мне никогда не приходилось слышать ничего подобного, тем более испытывать такую страсть — словно она была бездонной. И дело тут не в мужчине, а в отношении. Почему бы мне не попытаться понять? Может быть, другим это тоже понадобится, таким, как я, таким, какой я была до этой встречи с Аффадом, — страдала и ныла в пустыне логического позитивизма.

— Правильно! Правильно! — воскликнул растроганный старик.

Но мысленно он произнес: «Здесь пахнет ведантой! Ох, уж эти восточные мудрецы, что им у нас тут понадобилось! Стоит только появиться какой-нибудь чертовой болезни, и вся наша культура для них уже под вопросом! Проклятый Аффад!»

— Правильно!

— Врачи со всеми их фобиями и филиями похожи на статуи из греко-римского музея, — сказала она. — Разве мы не напоминаем каннибалов в маскарадных костюмах?

— Всё без толку! — мрачно произнес он.

— Без толку! — повторила она печально.

Медицинская сестра принесла поднос с кофе и печеньем, и на мгновение они отвлеклись от неразрешимых вопросов.

— Фу ты! — удивленно воскликнула Констанс, наливая себе кофе. — Я и не знала, что так хочу есть! Удивительно!

— Интересно, почему? — сухо поинтересовался доктор Шварц, отпивая кофе.

Чудесно, когда есть человек, с которым можно поговорить, с которым можно обсудить наболевшее. Констанс благочестиво поцеловала старика в лоб и поблагодарила за терпение.

— Мне нужно, пожалуй, самому определить стоимость консультации.

Эти слова подвигли Констанс продолжить обсуждение своего нового опыта, с прежним горячим азартом.

— Любить восточного человека довольно страшно, потому что мы совсем разные. Он как отлично настроенное фортепиано, но без педалей. Я хочу сказать, что у нас разные исторические корни и разные интеллектуальные предпочтения. Моя душа, мое сердце сделаны из более новой ткани, из ткани шестнадцатого-семнадцатого столетий — они сформировались в мире, в котором чувство, чувственность, чувствительность были объектом бесконечных обсуждений и выражений, в котором романтическая любовь впервые взрастила своих нарциссов и своих дон-жуанов. Его прошлое — огромная космическая дыра, что-то почти безмерное, Египет с его абсолютным безразличием ко всему актуальному, сиюминутному. Я живу в мире условностей, а он — в вечности — скорее в прозе, чем в поэзии. Она выше в своем роде, хотя и чуть более прагматична: я могу укрыться за ней со всем своим юмором, он орудие моей интуиции. Я отказалась от него отречься — благодаря его мужественности, и он точно так же вел себя в отношении меня — из-за моей женственности. Теперь я понимаю, что моя любовь к Сэму была лишь предварительным опытом и не предполагала полной самоотдачи — мы были съедены заживо взаимными чувствами. И еще я понимаю, что совокупление, так сказать, старого образца — это случайное создание похоти; зато любовный акт будущего, конечно тоже инициированный страстью, может быть нежным, как вино или акварель, тоже обрести эстетическую ценность, может быть прекрасным и совершенным с точки зрения геометрии, как гнездо птицы или колыбель для младенца. В первый раз я чувствую себя оптимисткой в отношении любви, вы слышите? Любовь!