Лоренс Даррел - QUINX, или Рассказ Потрошителя

По прибытии наша компания отправилась осматривать прибрежные кафе. Выбрав самое подходящее, «паломники» уселись на тенистой террасе с широким зеленым навесом, из этого «штаба» в любой момент можно было сбегать на ярмарку. Здесь были распакованы припасы, на грубо сколоченные столы поставили тарелки, положили вилки с ножами — как на скаутском пикнике. Когда все потягивали аперитивы, к сдвинутым столам медленно приблизилась цыганка, с таким видом, словно она искала какого-то знакомого, который мог оказаться именно в этой компании. На лице у нее появилось почти радостное выражение, когда ее взгляд остановился на Блэнфорде. Но первым ее узнал Сатклифф.

— Сабина, дорогая! — удивленно воскликнул он. — Наконец-то! А мы уже целую вечность ищем вас друг у друга в книгах! Куда же вы пропали?

В женщине, к которой обращался Сатклифф, было очень нелегко распознать ту, чей облик сохранился в их памяти.

Грузная, грязная, вся в морщинах, она была одета в дешевое платье и украшена дешевыми побрякушками. Волосы ее уже начинали седеть, и когда-то прекрасные глаза близоруко щурились, видимо, ей с трудом удалось разглядеть старых знакомых. А они всматривались в нее и словно узнавали заново, снимая с нее несколько завес реальности и мысленно смывая несколько слоев краски. Конечно же, она сама выбрала судьбу бродяжки, так сделали в то время многие питомцы знаменитых университетов. В ту далекую пору свою интеллектуальную независимость доказывали тем, что переставали мыться. Сабина пошла в своем протесте еще дальше — сбежала с цыганским табором. В результате ее несчастный отец, лорд Банко, повредился в уме. Он был другом лорда Галена и даже, можно сказать, приятелем принца. Итак, стоило Сабине подойти, как тотчас начались расспросы о ней самой и об ее отце, чей шато в Провансе стоял с заколоченными окнами и, похоже, простоял в таком виде всю войну.

— Да, он умер, — проговорила она чуть хриплым голосом, но очень чинно и сдержанно — странно было слышать кембриджский выговор у этой загорелой дочерна женщины. — Естественно, говорят, что убила его я, предпочтя всему скитания по дорогам — что ж, может быть. Иначе я не могла. Мне хотелось как-то его утешить, но я не могла привести ни одного довода в свое оправдание. Я даже несколько месяцев ходила к Фрейду, чтобы разобраться в себе, но это ничего не дало, и я, переломив себя, вопреки своим стандартам приняла решение. Дело не в любви и не в страстном увлечении, как обычно бывает в романах. Это совсем другое — все равно что вдруг уплыть в Америку или пойти в монастырь. Я ничего не могла с собой поделать, я… я, как лунатик, не могла противиться этой потребности бродить, впрочем, я и теперь такая. Ни на что не променяю свою кочевую жизнь.

И тут она вдруг уперлась руками в толстые бока и расхохоталась, как будто включилась полицейская сирена. До чего же она изменилась, подумал Блэнфорд и неожиданно вспомнил, с каким обожанием, с какой болью, с каким страхом смотрел на дочь Банко.

Она села и склонила голову набок, словно прислушиваясь к себе; она и в самом деле прислушивалась.

— Боже мой! — воскликнула она. — Не представляете, как мне приятно говорить по-английски, ведь я не делала этого много лет, но все же странно. Я уж думала, что забыла все слова после стольких лет «вульгарного» эсперанто. Обри, поговорите со мной!

Она улыбнулась новой страшной улыбкой, блеснув золотыми зубами, и с нежностью, почти умоляюще подергала его за рукав.

— Мне непременно нужно знать почему! — отозвался он. — Почему вы это сделали?

Она закурила тоненькую сигарку с марихуаной и несколько раз торопливо затянулась, держа сигарку не между пальцами, а в кулаке, как будто это была трубка.

— Я же сказала вам все, что сказала милому старичку Фрейду, который упорно искал у меня Эдипов комплекс. Марио, тот мужчина, к которому я ушла, был намного старше меня, вот и подумали, что он как будто заменил мне отца. Представляете? — Она вновь рассмеялась своим незнакомым, похотливым смехом и хлопнула себя по ляжке. — Когда я приехала из Кембриджа, то была этаким многообещающим специалистом, супер-звезда на небосклоне экономики, я намеревалась изучать социальное устройство общества, я жаждала понять, что мешает нам стать идеальной Утопией: справедливым и равноправным обществом, где все готовы поделиться даже своей зубной щеткой. Знаете, как это бывает с молодыми? Идеализм чистейшей воды! В конце концов я сузила поиск до идеи Неприкасаемости в разных вариантах. В своей книге я собиралась исследовать эту самую Неприкасаемость. Я же все-таки еврейка, и это было отличной отправной точкой; а потом я поехала в Индию и испытала все ужасы брахманизма. Наконец, решая для себя всякие этнические загадки, я набрела на цыган, сначала в пещерах Алтамиры, а потом в Авиньоне. Там, на главной городской площади, купила корзинку у лохматого цыгана. На другой день, когда я снова шла по площади, он был там и узнал меня. Он сказал: «Пойдем со мной, это важно. Наша мать хочет поговорить с тобой. Она говорит, что узнала тебя». Он имел в виду мать табора — «пури дай», госпожа, как они называют ее! У нас в таборе матриархат. Старуха взяла меня за руки и сказала, что в конце лета я присоединюсь к ним и забеременею от Марио — так и вышло. Правда, она забыла сказать, что заодно он наградит меня сифилисом! Однако по сравнению с другими испытаниями это чепуха, к тому же, я была достаточно образованна, чтобы вылечиться. Я была как зачарованная, и в самом деле стала цыганкой — словно плащ, скинув с себя европейскую культуру. Марио, хоть и намного меня старше, был крепок, как дуб. После первой же проведенной в шатре ночи я пришла к отцу и сказала, что хочу уйти.

Все так и было, и в этом месте рассказа в ее голосе послышалась боль. Блэнфорд вспомнил то мучительное лето, когда старик заперся в доме и отказывался от всех приглашений. До чего же все-таки женщины жестоки!

Сабина явно не сомневалась в своей правоте, ничуть.

— В Индии мы были несколько раз. Ужас. Были в Испании и Центральной Европе. Мои дети умерли от холеры. Мы сожгли их и двинулись дальше. Мы говорим об экономическом выживании. Я — профессиональный экономист, но не представляю, откуда берется эта способность выживать у тех или иных наций? Как я выяснила, даже Фрейд этого не знал. У цыгана точно есть внутренние ресурсы, иначе ему не уцелеть, ведь он часто оказывается там, где к нему относятся враждебно или где попросту никому не нужны его горшки и корзинки, не нужны наши кузнецы и точильщики. И чем же тогда питаться? Марио преподал мне урок экономики. — Ее опять разобрал смех, причем такой, что даже слезы навернулись на глаза. — Это наш коронный номер. В анналах американского цирка он значился под названием «пес и утка». У нас даже есть выцветшая афиша, которую мы вешаем на шатер, когда дело доходит до дела.