Анджей Заневский - Крыса

У меня остается все меньше времени – я старею, теряю нюх, слух, зрение. Только что я бросился на паука, приняв его по ошибке за сороконожку или жука. Я уже не так силен, я слабею. Я бегаю медленнее, прыгаю не так высоко, как раньше, быстрее устаю.

Я стараюсь избегать опасностей. Уступаю дорогу крысам, кошкам, собакам. Не нападаю больше на поросят и кур. Питаюсь выброшенными в сточные канавы корками хлеба, огрызками. Обхожу стороной магазинные склады и кладовки в квартирах людей – я боюсь, что меня поймают. Я боюсь смерти.

Моя темная шерсть поседела вдоль хребта, на ушах, на боках. Когти стали часто ломаться. Резцы растут медленнее и, что еще хуже, стали очень хрупкими. Недавно верхний зуб вдруг сломался, когда я пытался перегрызть твердую дубовую доску.

Вибриссы, до сих пор помогавшие мне безошибочно ориентироваться в полной темноте, вдруг стали подводить меня, начали гнуться и ломаться. Раньше они упруго торчали в стороны вокруг мордочки, а теперь совсем обвисли, опустились вниз.

Я состарился. Я чувствую это каждым своим мускулом, каждой косточкой.

Старость – это просто сильная слабость, одряхление, усталость, это болезнь времени. Я долго сопротивлялся старости, я вел себя так, как будто все еще был молод.

Ядра уже не наполняются спермой при виде каждой самки в период течки. У меня давно уже не было своего постоянного гнезда. А впрочем, я уже не испытываю желания – этой необыкновенно сильной потребности совокупления, которая некогда заставляла бросаться в бой, гнала в странствия и в поиски. Со времени последнего путешествия на корабле мое половое влечение ослабло, а в последнее время и вовсе исчезло.

В каналах города, где я живу, я открыл нору, переходящую в удобное широкое гнездо, одна из стенок которого проходит рядом с горячей поверхностью толстой трубы теплоцентрали. В норе жила одинокая молодая самка, она так долго вертелась вокруг меня, подставляя набрякшие от желания половые органы, что я в конце концов покрыл ее.

Я прервал свои скитания. В норе уютно и тепло. Рядом со встреченной здесь самкой я как будто помолодел. Она заставила меня вспомнить, каким самцом я был когда-то. Улицы, подвалы, каналы казались мне такими знакомыми – как будто я раньше уже все это видел. И я остался.

Пронизывающий холод, густой снег, проникающие всюду порывы ветра не благоприятствуют путешествиям. И я довольно долго не выхожу за пределы ближайшей к гнезду сети каналов.

Крысята подрастают. Несколько самых любопытных не вернулись со своей первой прогулки. Я сижу, прижавшись к теплой бетонной плите, греющей мне брюхо и лапы.

Я боюсь. Страх становится все сильнее. Я боюсь подрастающего самца, который недавно бросился на меня и больно укусил за ухо. Я пытался помешать ему совокупляться с моей самкой – его матерью. Во мне вдруг проснулось чувство собственника, но я ведь уже немолод. Он бросился на меня, перевернул на спину, побил. Ухо распухло и болит. Я сижу с криво повернутой набок головой, наблюдая за приставаниями молодого самца к моей самке.

Я хотел иметь свое гнездо, хотел командовать живущими в нем крысами, прогонять чужаков со своей территории.

Но все получилось совсем не так, потому что иначе и быть не могло. Я стал чужаком в собственном гнезде. Старая, ослабевшая крыса, дни которой уже сочтены, возможности исчерпаны. Моя самка перестала быть моей – теперь она самка молодого самца. Она прогнала меня от куриной головы, выловленной мною из сточной канавы, и теперь вместе с молодым самцом выгрызает из нее вкусный нежный мозг. И я не сделаю ничего, чтобы прогнать соперника.

Меня выгонят, выбросят, вышвырнут, вытолкают из теплой норы на мокрый холодный берег сточного канала. Молодой самец ненавидит меня, он беспрестанно кружит рядом – хочет напасть. Меня спасает только мое безразличие, иначе он уже давно бросился бы на меня, перевернул на спину и перекусил артерию.

Мне не хочется покидать гнездо, но и оставаться здесь я больше не могу – в стычке с молодым самцом у меня нет никаких шансов на победу.

На поверхности меня поражает утреннее солнце – весеннее, но все еще холодное.

Еще рано, день только начинается.

Улица и стена, вдоль которой я иду, кажутся мне знакомыми. Как будто я уже когда-то был здесь, как будто уже видел все это: и каменный край сточной канавы, и прикрывающие сток решетки.

Где же я это видел? Не помню.

Сквозь широкую щель между мостовой и металлическими воротами я пролезаю во двор, в середине которого стоит чугунная колонка – насос для воды. Из окружающих двор построек доносятся запахи муки и горячего хлеба.

Здесь находится пекарня. Вон с той крыши без труда можно проникнуть в полную запасов кладовку, та дверь ведет прямо в помещение с огромной печью, а там, чуть-чуть повыше, должно быть окошко в подвал. Сейчас его почти не видно за кучей сваленных у стены железных труб. Окно так плотно заколочено досками, что через него не пролезешь.

Я уже почти совершенно уверен – это именно то место, та пекарня, тот дом, тот подвал. Всю зиму я прожил так близко от места, куда так давно жаждал вернуться. Если бы я раньше выбрался на поверхность, если бы раньше обследовал ближайшие окрестности...

Бачки для мусора теперь другие – не такие, как те, которые я помню, а место, где они стоят, огорожено кирпичной стенкой. Я осторожно обнюхиваю незнакомые мне детали. С крыши пристройки пытаюсь пролезть внутрь сквозь вентилятор в кладовке, но отверстие забрано вделанной в стену металлической сеткой. Я решаю забраться по водосточной трубе на самую крышу, а оттуда спуститься в подвал. Я лезу вверх по узкому отверстию трубы, цепляясь за все неровности металла. Получилось. И вот я уже на чердаке.

Я выхожу на лестничную клетку. Здесь все новое – пахнущее краской, светлое, сверкающее. Я быстро спускаюсь по ступенькам, прислушиваясь к доносящимся шорохам. В новом, отремонтированном доме нет ни дыр, ни щелей. Что делать, если люди увидят меня на лестнице? Большую, облезшую от старости крысу с длинным безволосым хвостом, с подвижными ноздрями, из-под которых торчат острые зубы. Дверь в подвал приоткрыта, в нос бьет резкий запах краски.

В подвальном коридоре я вижу знакомый мне каменный пол. Канализационные трубы покрыты толстым слоем гипса и краски – пространство между ними и стеной исчезло.

В подвале я останавливаюсь у стены рядом с пожарным краном – на ней нет никаких следов. Стена покрыта свежей краской и поблескивает в полумраке. Может, нора была здесь? А может, там? А может, в том месте, мимо которого я только что прошел, или чуть дальше? А может, это вовсе не тот подвал? И куда подевался уголь? В кране все так же булькает вода, сквозь забранное металлической сеткой окошко сочится сверху слабый свет.