Юрий Холин - Песочная свирель. Избранные произведения мастеров Дзэн

В мире благодати
словно взмах крыла
обрывает даты
смерть, что сберегла

новую возможность
нам увидеть свет.
Жизнь болезнь умножит,
смерть разгладит след.

В этой сложной центробежности
я как будто вовлечен
в безысходность неизбежности
силу черной веры Бон.

Расчлененную действительность
нашей мыслю пополам
собираю как растительность
в желтой вере горных лам.

Открой же руки – возьми проклятья,
будь тише ветра, воды нежней.
В холодной вере – мы только братья,
в любви бескрайней – тень от камней.

Восстанет слово, когда бессильно,
увянут розы – дождь лепестков,
среди героев жизнь непосильна,
в умах пророков нет вещих снов.

Заходит солнце на Норбулинке,
седая Лхаса ложится в тень,
дорожный камень в моем ботинке
идти мешает, и вынуть лень.

Тропа к Кайласу петляет в небе,
лежит на пике Шива-Бхайрав
в сей глух-ОМ-МАНИ хотелось мне бы
домой вернуться, себя познав.

Ничему не следует учить,
В глупом прошлом – молодость винить.
В светлом взоре – радость узнавать,
Ни о чем не надо горевать.

Просто важно видеть то, что есть:
Диких скал причудливую лесть,
Тучь закатных первозданый цвет,
То, что есть, и то, чего уж нет.

Что станет с кулаком, лишь разожмутся пальцы?
Куда исчезнет то, что уж больше нет?
И в чьих руках лежат космические пяльцы,
где вышита судьба моих грядущих лет?

Я с прошлым не в ладах. Меня гнетет открытье,
и будущего нет. Отвага или спесь?
Я, кажется, плыву на парусах наитья
к далекому сейчас, к таинственному здесь.

Попробуй не рыдать,
попробуй не смеяться
такая благодать
блаженным оставаться,

естественным во всем
и не искать ответа.
Величие ведь в том,
чтоб чувствовать все это.

Тщетно пытаюсь чего-то достичь,
цель ускользает, маячат сомненья
ложных пристрастий обманчивый бич
все так знакомо с момента рожденья.

И окунувшись в глубины времен
словно нельзя было не окунуться
я понимаю, что жизнь только сон.
Ах, как огромно желанье проснуться.

Когда я смотрю, как жиреет неправый,
как тает надежда сердец,
тогда мне обидно за судьбы державы,
за то, что построил Творец.

Тогда мне так хочется стать исполином
и выпить все это дерьмо,
чтоб жизнь перестала быть басней голимой
и стерлость от рабства клеймо.

В небе пахнет пряным вкусом,
апельсином, чесноком,
уксусом, корицей, мусом.
земляникой, коньяком.

Сыра ломтиком на хлебе,
пачкой дамских сигарет.
Как приятно пахнет в небе,
когда мертв и тела нет!

Что за странное искусство
нам оставил Заратустра
чашку солнца, ломоть света
яства своего обеда.

Мы же глупые не знаем,
что нам делать с караваем
то ли жрать, а то ли хныкать,
то ли в небо пальцем тыкать.

Серебрится Исакий,
след в бетоне застыл.
Удивляется всякий,
кто лишается крыл.

Но проснувшись однажды,
очумев как дитя,
жизни чувствует жажду
крылья вновь обретя.

Твое по праву имя вознеслось,
восстало робко из небытия.
Цыганки старой ведовство сбылось
в неярких красках звездного шитья.

И зазвучало, окропив уста,
упав надеждой в детскую ладонь.
Лишь только тень могильного креста
путь преграждала истиной одной.

Обретают капли пота
вескость вязкую на теле,
и, суставов боль, немота
отступает еле, еле.

Слезы льешь или хохочешь
все приятно откровенье,
что еще чего-то хочешь,
что еще твое мгновенье.

Как это странно – смотреть и видеть
не то, что видишь, а то, что есть:
в улыбке – сфинкса, в любви – обитель,
в порыве ветра – благую весть.

Как наступает преображенье?
Я не отвечу. Кто я такой?
Когда в покое поймешь движенье,
тогда в движенье найдешь покой.