Валерий Примост - Штабная сука

— Ладно, тогда начинай. Швабры и тряпки — в углу.

Шахов безропотно вымыл очки и пол, потом — умывальник, потом — еще после нескольких ударов — пол в «предбаннике», где находилась тумба дневального.

— Все? — спросил он с надеждой.

— Ты че, гонишь?! А лестницу кто мыть будет? Шахов сполоснул тряпку и вымыл лестницу до самого низа. Агеев не отходил от него ни на шаг, хмурясь и сжимая и разжимая кулаки.

— Так, хорошо, — осмотрел вымытую лестницу Агеев.

— А теперь надо навести порядок в бытовке.

— Ну товарищ младший сержант, ну можно я уйду? — заскулил Шахов, уже ни на что не надеясь и проклиная тот миг, когда узнал, что у него есть земляк. — Ну отпустите меня, пожалуйста…

— Ах ты козел! — зарычал Агеев, размахиваясь.

Шахова спасло только то, что по лестнице спускался какой-то офицер. Смекнув, что при офицере его бить не будут, Шахов положил тряпку и бочком-бочком переместился к выходу. Агеев несколько секунд зло стрелял глазами с Шахова на офицера и обратно, потом прошипел что-то матерно-невразумительное и отвернулся.

Шахов пулей вылетел из казармы десантно-штурмового батальона и сломя голову помчался в направлении своего родного штаба тыла. Темнело. На бегу Шахов с ужасом подумал о том, что его, в общем-то, отпустили на обед, а сейчас уже скоро ужин. О приеме, который ожидал его в продслужбе, можно было только догадываться.

Но прибыв в продслужбу, Шахов обнаружил, что ошибался. Никто даже не заметил его отсутствия. В продслужбе, как это часто бывало по субботам, гуляли. («Суббота — казацкий день», — так объяснял это явление старший прапорщик Дыбенко.) Сквозь закрытую дверь Шахов услышал пьяные вскрики, шум и звяканье стекла. Кто-то фальшиво наяривал на аккордеоне. Шахов замотал головой и поморщился, так это было отвратительно.

На осторожный стук из двери вынырнул полупьяный прапорщик Дыбенко, несколько секунд тупо таращился на Шахова, потом узнал.

— Шахов, иди подбери в коридоре зампотыла. Вместе с Синим из ГСМ доставите его домой, — Дыбенко неожиданно громко икнул. — Эта… короче, Синего мы уже озадачили, он тебя ждет, — прапорщик еще немного подумал, шевеля жирными от сала губами, и добавил: — На сегодняшний вечер ты свободен. Все, исполняй.

Синий — тощий рыжий меланхолик — сидел на подоконнике в кабинете службы ГСМ и с мечтательным выражением на лице курил. Увидев Шахова, он молча надел бушлат и пилотку и закрыл форточку.

— Не повезло нам сегодня, Шахов, — без эмоций сказал он, выключив свет и звеня ключами.

— Почему?

— Увидишь, — Синий всегда был немногословен. Заместителя командира полка по тылу подполковника

Ревуцкого они нашли в одном из темных углов коридора по запаху: достаточно было принюхаться, как сразу же становилось ясно, что здесь обмочился человек с неординарным объемом мочевого пузыря. И это действительно было так. Зампотыл был огромным грузным мужиком с рожей «за три дня не обгадишь», о трех подбородках, отягощенной мясистыми собачьими брылями и толстыми губами. Голосом он был грозен, а пузырем слаб, поэтому в момент глубокого алкогольного опьянения за себя не отвечал. Ну а поскольку выпить офицер любил, то за себя, стало быть, не отвечал довольно часто.

Солдаты остановились над ним и нерешительно переглянулись. Зампотыл весил хорошо за сотню, а кроме того был мокр и вонюч.

— Надо перекурить, — пробормотал Синий, сосредоточенно глядя на неподвижное тело Ревуцкого. — Оставить пару тяг? — спросил он у Шахова, опустившись на корточки и вытянув из пилотки папиросу.

— Нет, спасибо, я не курю, — ответил Шахов, с гадливым любопытством разглядывая сопящего и шлепающего губами во сне зампотыла.

— Это хорошо, что не куришь, — признал Синий. Он несколько раз затянулся, перевел взгляд с зампотыла на Шахова и спросил:

— Ну, надумал, как Бугая попрем?

— Как всегда, — предположил Шахов.

— Ха, больно ты знаешь, как было всегда. Раньше мы его втроем таскали — я, Костя Широков и Базя, который до тебя был, а теперь Косте как дембелю недосуг.

Ревуцкий шевельнулся и что-то пьяно залопотал.

— Гляди, Шахов, гляди внимательнее: твой начальник лежит, тот человек, который тобой, ну, и мной тоже, командует, — пробормотал Синий. — Хорош, верно? Красавец. Когда он так в отрубе бормочет, Костя говорит, что зампотыл видит во сне свое производство в полковники… Ну ладно, — он вздохнул, — хорош порожняка гонять. Берись.

— Как? — с сомнением в голосе спросил Шахов, осторожно приближаясь к телу зампотыла.

— Нежно… — усмехнулся Синий. — Как, как! Перекинем его руки через шеи и потащим. Давай-давай…

Они еле-еле подняли тушу Ревуцкого и с натугой поперли ее к лестнице.

— Он че, гирь наглотался, ублюдок хренов? — прохрипел под правой подмышкой зампотыла Синий.

— Услышит, — попытался предостеречь его Шахов.

— Ты гонишь, — сплюнул Синий. — Он сейчас даже голоса комполка не услышит. Проверено.

Они вытащили зампотыла на улицу, и тут Синий уронил его прямо в грязь.

— Ты че? — испугался Шахов, непонимающе глядя на Синего и пытаясь поднять зампотыла в одиночку. — Он же измажется весь!

— Он что, твой папа, что ли? — хладнокровно спросил Синий, присаживаясь на корточки над зампотылом и закуривая. — Чего ты о нем так печешься?

Шахов смущенно пожал плечами и промолчал.

— Ты бы при нем влепился харей в дерьмо, этот мудак поржал бы от души, ты уж мне поверь, — Синий немного подумал, потом глубоко затянулся и, стряхнув пепел на зампотыла, добавил: — Да и чего за него переживать? У него жена есть — вот пусть она и переживает. Наше дело допереть его домой. А там уже женское дело. Отмоет. Все, пошли, военный.

— А далеко его переть? — спросил Шахов уже из-под зампотыловской подмышки.

— Недалеко. Вон до той дырки в заборе — там опять его уроним и перекурим, — а потом еще метров пятьсот. Он в ДОСах живет — глядишь, еще парочку перекуров и поимеем.

Шахов молча кивнул. Он думал о том, что пока все эти гуляки в кабинете продслужбы достигнут кондиции и разойдутся по домам, ему придется полночи как придурку мерзнуть под окнами.

«Плутарх говорил: полезно упражнять душу горем, а желудок голодом. Исходя из этого, к дембелю, если, конечно, до этого кони не двину, я должен стать самим совершенством, этаким златокожим Господом Чайтаньей в забайкальском исполнении…

Господи, эта проклятая армия — как смола. Она липнет на мозгах, заливает глаза и уши, капает с пальцев, чавкает под ногами, и тебе все сложнее чувствовать себя человеком и все проще крутиться сутки напролет, тупо и покорно, скрежеща зубцами (или зубами?), как какая-нибудь шестеренка. Кто-то там, наверху, вжикнул ключиком в замке зажигания, кто-то — пониже — кинулся очертя голову безумным потоком безумных ионов к свечам, и ты уже вертишься, вертишься — до полного размазывания мозгов по стенкам черепной коробки.