Валерий Примост - Штабная сука

— Ты чего матери не пишешь? — спросил негромко ротный, барабаня пальцами по столу.

Шахов не понял, о чем речь, и промолчал.

— Шахов, — надоедливо поморщился ротный, — если начальник задает вопрос, подчиненный должен на него отвечать.

Шахов молча смотрел куда-то в окно. — Ша-хов! — протяжно позвал ротный, щелкая в пространстве пальцами, — Эгей! Солда-ат! Ау!

— Послушай, Шахов,. — вмешался Седых, — хорош порожняка гонять. Ты че домой не пишешь, а? Отвечай давай!

Шахов продолжал молчать.

— Ты, придурок херов, — начал закипать Седых, — не парь нам мозги, а то,.

— Погоди, Толя, — остановил его ротный. — Не нагнетай… Э, Шахов, слушай меня. Твоя мать написала командиру полка письмо. Она пишет, что от тебя уже чуть ли не полгода нет никаких известий, и просит комполка разобраться. С ведома комполка мы отправили тзоей матери письмо, что ты, мол, болеешь, то да се, желтуха и все такое прочее и после выписки из госпиталя получишь право на отпуск по состоянию здоровья. Она вчера звонила, и комполка с ней говорил.

На лице Шахова по-прежнему ничего не отражалось. Он все еще не понимал, чего хочет от него Чудовище (ведь эти три тела — это тоже было Чудовище; это было Чудовище в умиротворенном расположении духа, не агрессивное; оно подползло совсем близко и вяло шевелило хвостом, и негромко порыкивало, не показывая своих страшных клыков; конечно, бывали у Твари тела гораздо более агрессивного и злобного настроения, но эта ипостась — при всем ее кажущемся миролюбии — могла атаковать не менее опасно). Во всяком случае, он был готов к любой неожиданности.

— Так вот, через два дня ты уезжаешь. А послезавтра сюда приедет за тобой твоя мать. Комполка обещал решить все вопросы с пропуском — все-таки у нас здесь закрытая пограничная зона, — так что никаких затруднений возникнуть не должно.

Опять тщетно прождав несколько секунд реакции Шахова, ротный пожал плечами и продолжил:

— Она заберет тебя, и вы вместе поедете домой.

— Э, Шахов, — вдруг сказал ленивым голосом замполит, — а у тебя с ушами все нормально?

Шахов перевел равнодушный взгляд в сторону нового источника звука.

— Нормально, — констатировал замполит. — А слово «мать» — есть такое красивое русское слово, — слово «мать» тебе о чем-то говорит? Нет?

— Да ладно, — махнул рукой ротный, — отстань от него. Все равно бестолку. Тупорылый, он и в армии тупорылый.

— Да ничего, командир. Ничего, — не меняя позы, ответил замполит — Просто вот смотрю я на этого шизоида и диву даюсь: что же, медкомиссия в военкомате не видела, кого она в армию отправляет? Не видела, что у этого мозга не на месте?

Ротный только пожал плечами и позволил Шахову покинуть канцелярию.

— Ну что ты с ним паришься, — еще услышал, выходя, Шахов. — Тут вон Свиридов опять с туркменами зацепился. Уже и не знаю, куда его из роты спрятать. Того и гляди…

Прислушиваться и вникать в это рычание Шахов не стал.

Он понимал: для того, чтобы тело продержалось как можно дольше, надо выполнять все его требования, какими бы смехотворными они ни казались. Поэтому перед самым отбоем он зашел в туалет и, спустив штаны, присел на очке. Его не интересовало, что там делает тело, вообще весь этот тоскливый сон, вся эта предотбойная суета казармы, тусклый свет засиженных мухами лампочек, дневальный с сонным лицом, звенящий штык-ножом на своей тумбе, хлопанье дверей и скрип кроватных пружин, все это было вне его, потому он не обратил ни малейшего внимания на едва слышный шорох тела Твари в умывальнике и на ее негромкое шипение.

— Э-э, Мурад, Свиридов догунским…

— Хава, бу хут шейле, урод, чмо…

Это было самое тупое и жестокое из воплощений Твари, но и самое слепое. Он опасался этого воплощения меньше, чем большинства других, да и деваться, в общем-то, было некуда, поэтому он продолжал сидеть на очке и думать о чем-то своем.

— Мурад, Свиридов урер-ми?

— Э, элбетде!.. Хава, урер!..

Тварь затихла, потом снова зашуршала чешуйчатым брюхом по цементному полу, царапнула когтем. Шахов почувствовал запах сигаретного дыма.

— Бензин бар?

— Бар.

— Няче?

— Она литр.

— Якши, ёр!..

Тварь выпустила из ноздрей дым и медленно выползла вон, задевая камни вздымающимися и опадающими от дыхания боками.

Через несколько минут вышел из туалета и Шахов. В коридоре уже никого не было. Пустое тело со штык-ножом на ремне сонно покачивалось на тумбе, прикрыв мутные триплексы дрожащими морщинистыми заслонками.

Шахов вошел в темное расположение, нашел свою кровать, освободил тело от ритуальных покровов дня и поместил его в горизонтальное положение под ритуальный покров ночи. Чудовище, окружив его со всех сторон своим; огромным телом, мирно порыкивало во сне.

Он не знал, что случится раньше — окажется ли в его руках меч, или Чудовище нападет на него в последний раз. Но он был воином, потомком сотен и сотен поколений воинов, убийц Чудовищ, и он всегда был готов достойно встретить смерть. Поэтому, произнеся обычную свою молитву Господу, он ушел в самый дальний уголок своего тела и отключил связь…

Проснулся Шахов от острого запаха спящего огня. Два тела внесли этот холодный сейчас огонь в расположение, спрятав его в ведро. Приблизившись, они прошипели что-то нечленораздельное и вылили спящий огонь на тело, лежащее на соседней с Шаховым койке. Прежде чем тело включилось, чиркнула спичка, и огонь проснулся.

Раздался дикий вопль, чьи-то сапоги загрохотали в сторону выхода, а рядом, на соседней койке, вопило и металось в огне обезумевшее от страха и боли животное.

Чудовище, ворча, подняло свою исполинскую голову и тупо уставилось на огонь. Существо в огне, казалось, не имело четкой физической формы. Оно переливалось из сосуда в сосуд, и сосуды эти были с разным звуком, и одни из этих сосудов напоминали гладкие, будто отлитые из аспидно-черного металла, высокие амфоры, звук которых был высок и тонок, как свист крыльев воронов, впряженных в колесницу Смерти, а другие были грубыми и шероховатыми, как сложенные из гранитных глыб колодцы, и грохотали, как бронзовые колеса этой колесницы. А огонь танцевал свой танец жизни, и смеялся могучим смехом освобождения, и прыгал по кроватям, по деревянным стенам, и дико хохотал, и кидался на Чудовище, а Чудовище рассыпалось на отдельные тела, и воплощения его менялись одно за другим с безумной быстротой, и ни: одно из этих воплощений не могло совладать с сумасшедшим буйством огня.

И, осознав свое бессилие, Чудовище рванулось прочь из логова, и его тела, захлебываясь в пароксизме крика и бестолково тараща незрячие фасетки, ныряли в разлетающиеся вдребезги стекла окон, и ломились к выходу, и давили и топтали друг друга в узкой горловине.