Александр Кузнецов - Два пера горной индейки

Другие барды и менестрели пели свои песни на чужие стихи, стали петь Есенина, Рубцова, Ахматову, Гумилева, Цветаеву. В таких песнях отражался уже образ жизни, вкусы, миропонимание. Стали появляться «свои» и «чужие». Одни поют Есенина и Рубцова, а другие, скажем Никитины, — Давида Самойлова и Мориц. За первоклассными авторскими песнями пошли вторые, третьи, четвертые... Их много. А в последнее время, рядом с появившимися «фанатами», «металлистами» и «неофашистами», самодеятельная песня, ранее неуправляемая и потому нежелательная, стала явлением правого порядка. По сравнению с этой появившейся швалью она несет в себе определенную духовность. В ней всегда звучит честная интонация, нет лжи.

Появились КСП — клубы самодеятельной песни. Когда начали устраивать их слеты, то собиралось, например, на Волге, больше ста тысяч человек. Всего же в этих клубах по официальной статистике состоит около трех миллионов человек.

И все же... и все же пик самодеятельной песни приходился на семидесятые годы. Что пели эти молодые ребята? Да все тех же Визбора, Окуджаву, Городницкого, Аду Якушеву и Высоцкого.

Как я мог прервать это священнодействие? С трудом пробравшись к Николаю, я шепнул ему на ухо, что, когда они кончат, пусть зайдут ко мне. Оба и обязательно сегодня. Вызывает. Вскоре они пришли, видно, стало от моего известия не до песен.

Дурацкое было у меня положение: вроде бы я тут и ни при чем, но допрос происходит в моей комнате, в моем присутствии, и тем самым я становлюсь как бы сообщником следователя. Допрашивал Котлов их поодиночке. Сначала вызвал Лену.

Котлов представился, хотя и допрашивал уже Леночку в Москве, показал свое удостоверение МУРа и сказал, что она вызвана на допрос в качестве свидетеля. Бедная Лена краснела и покрывалась пятнами, она женщина нервная, хотя и довольно спортивная. Ростом она невелика и худенькая такая, миниатюрная.

После того как Котлов предупредил ее об ответственности за ложные показания и после опроса по ее паспортным данным, Котлов спросил:

— Скажите, Елена Васильевна, вы знакомы с Абдуллой Хасановичем Бабаевым?

— Знаю, кто это такой, но не знакома, — отвечала она своим нежным голоском, который все еще стоял у меня в ушах словами песни «Ты мое дыхание...».

— Хорошо. А знаете ли вы Васильеву Ольгу Дмитриевну?

— Вы меня уже об этом спрашивали, — отвечала Лена.

— Да, спрашивал. Спрашиваю еще раз.

— Васильеву знаю. Мы с ней катались.

— Когда вы с ней встречались в последний раз? И где?

— Здесь, наверное, — ответила Кораблева после короткого раздумья, — в прошлом году.

— Наверное или точно?

— Да, точно. С тех пор я ее не видела.

— Значит, в Москве вы с ней не встречались?

— Значит, — опустила голову Лена, но тут же встрепенулась. — Хотя... на каком-то вечере, в кинотеатре «Зарядье», по-моему...

— Что?

— Да ничего. Просто видела ее, здоровались. Где-то весной...

— Что вы можете сказать о Васильевой? Об ее характере, привычках, знакомых? — Голос Андрея звучал бесстрастно и монотонно.

— Мы не были близки, — теребила в руках свою спортивную шапочку Кораблева, — так... знали друг друга, катались, но не дружили особенно. Что я могу сказать? Она общительная, контактная, веселая. Любит компанию, приходит всегда, когда мы поем. А больше... не знаю, что и сказать.

Котлов долго писал протокол, дал ей подписать его уже после отбоя. Так что Николай пришел к нам уже в первом часу.

Внешне Коля Кораблев — полная противоположность Леночки. Он высокий и здоровый. В последнее время начал что-то полнеть. Он старше Леночки лет на десять. Николай совершенно лысый. Кораблев всегда был мне симпатичен своей прямотой, открытостью и естественностью. Он откровенно лысый. Бывают лысые, которые притворяются нелысыми. Отпускают сбоку головы волосы и зачесывают их на лысину. Да еще напомаживают, чтобы держались. А это сооружение возьми да тресни... А то еще хуже, свалятся эти отращённые волосы и повиснут вдоль уха. Ну, лысый человек, без волос на голове, что тут плохого? Какой есть. У Коли такого комплекса не было.

Котлов долдонил все одно и то же, и мне порядком это надоело. Но вот на вопрос Андрея, знаком ли Николай с Абдуллой, Кораблев ответил: «Не имею чести». Я стал слушать.

— Может быть, вы бывали с ним в одной компании? — спрашивал Андрей.

— Нет, это не моя компания, — отвечал Николай, сдерживая раздражение.

— Стало быть, вы и дома у него не бывали? В коттедже?

— Не бывал, — отвечал Кораблев.

Дав ему подписать протокол, Котлов отпустил Кораблева и посмотрел на меня:

— Ну, что скажете?

— Непонятно, — пожал я плечами.

— Что тут непонятного?

— Непонятно, зачем ему врать.

— Но понятно, что врет.

— Если бы он был приятелем Абдуллы, он не стоял бы в очереди на подъемник, — сказал я. — Он имел бы пропуск. А то такой человек, общий любимец, можно сказать, и не имеет пропуска. Я их давно знаю, не такие они люди...

— Меня не интересуют лирические отступления, — довольно грубо перебил меня Котлов, — меня интересуют факты. Восемнадцатого ноября Кораблевы, по их словам, целый день находились дома. Живут они одни, детей нет. Никто к ним не приходил, подтвердить это некому. Не кажется ли вам странным, что такие активные люди, певцы и гитаристы, сидят в выходной день дома и никуда не выходят? Даже в магазин.

Нет, странным мне это не казалось. Может быть, люди читали, может быть, просто отдыхали. Но что толку спорить? Коля — убийца? Тем более Леночка? Они прекрасная пара, мы всегда любовались их трогательными отношениями, они слыли примером любви и постоянства. Но в то же время зачем ему врать? Не могли же ошибиться сразу двое — Шамиль и Юра Амарян...

— Чепуха... — сказал я. — Надо же иметь хоть какую-то интуицию.

Котлов зло взглянул на меня, хотел что-то сказать, но промолчал и отвернулся.

Весь следующий день валил снег, канатка не работала и люди слонялись без дела. Проторили в глубоком снегу дорожку к магазину, собирались в шашлычных, сидели в библиотеке, смотрели два фильма подряд. Котлов корпел над личными делами и запирался с директором гостиницы Козловым. И тут вдруг Глеб Голубев пригласил нас с Андреем на кофе. Будет, дескать, несколько друзей и они с Катей рады будут нас видеть.

Номер Голубева состоял из двух комнат, прихожей и глубокой ниши в стене, куда складывались рюкзаки и ставились лыжи. Большая комната — гостиная. С диваном, креслами и зеркальным трельяжем, малая — спальня и тоже с трельяжем. Телевизор, холодильник, платяной шкаф. Сколько бываю в «Актау», никогда не пользовался жильем так вольготно.

Первой, кого я увидел, войдя в гостиную, была та самая немолодая женщина из «ворон», что каталась в белом костюме и нагло шлепала по лыжам стоящих в очереди, не обращая внимания на нелестные для нее выкрики. В другое время я повернулся бы и ушел, не наша это компания. Но пришлось улыбаться. Улыбка у меня получилась довольно кривая. В углу сидел в кресле Юра Амарян, а на диване — Кораблевы.