Дина Рубина - Белая голубка Кордовы

Да: она поразительно похожа на маму в юности, но, надеюсь, ты-то еще не в маразме и не примешься таскаться за этой милой танцулькой по Кордове, прорубая просеки в туристической толпе. Ну же: давай, говори красивые слова, подари ей набросок, прими «ах!» и благодарный поцелуй в щеку, и вали, наконец, на все четыре.

– И откуда же должны были отпустить Маноло? – спросил он.

Она ответила просто:

– Из тюрьмы. – Не в первый, видимо, раз отвечая на этот вопрос. – Он убил человека.

И мигом ощетинилась, заговорила горячо и напористо, он же только смотрел на мимику ее губ, на райское яблочко дрожащего подбородка, на едва уловимое биение голубой жилки на шее…

– Вы, конечно, тоже из тех, кто ля-ля-ля правосудие-законность, и все такое… Тогда скажите мне по совести: вы встречали хотя бы одного человека, который подставил бы левую щеку, когда его двинут по правой, а? Честно отвечайте!

И он услышал одну из тех печальных историй, которые, увы, в одночасье опрокидывают жизнь настоящих мужчин: из студентов – в узники…

– …Эти два ублюдка обманом затащили Альбу в квартиру, надругались, вышвырнули, и она пришла прямо к Маноло, потому что ей некуда было идти. Дома ее убили бы, у нее такой строгий отец – Маноло сам боялся к ней притронуться! А тут такая беда, и такой позор. И он сказал ей: Альба, их, конечно, будут судить, но пусть их судят уже мертвыми… Потом, на одном из свиданий в тюрьме, он мне сказал: «Понимаешь, иха, есть такие моменты в жизни, когда мужчина сам себе должен стать законом, иначе незачем жить…» Короче, он переживает, что не успел убить второго, а только ранил.

Неплохая реакция у парня, подумал Кордовин, да и парень – молодец.

– Пистолет? – спросил он.

– Кортик, – отозвалась она. – Маноло коллекционирует морское оружие.

Какая странная, мелькнуло у него, какая странная сегодня, колюще-режущая встреча…

– А что – его девушка?

– Плачет, – неопределенно ответила Мануэла, и он подумал – теперь хорошо бы, чтоб эта Альба дождалась парня из тюрьмы. Всяко ведь бывает… И неожиданно для себя строго проговорил:

– А ты-то, смотри мне, сама не иди наобум черт-те за кем!

Глянули друг другу в глаза и рассмеялись. И сразу оба легко перешли на «ты», словно избыли какую-то досадную повинность, а теперь можно обо всем как следует поговорить.

– Ты так похож на Маноло, – удивлялась она, – особенно с первого взгляда и издали… ужас! Представляешь, как я вчера испугалась: то ли отпустили, то ли сам убежал… Худой, стриженый, и дико так смотрит, просто глазами ест!

– …Но я же старикашка, – удивлялся он, – как же ты спутала…

– Никакой не старикашка, ты что, чико! – возмущалась она. – Немного морщинок на лбу… ну, и тут, возле рта. И ни одного седого волоса!

– Фамильный устойчивый пигмент, – отозвался он не без удовольствия.

Тут подошел парнишка-официант, спросил, не хотят ли они еще что-то заказать.

– Нет, спасибо, – отозвался Кордовин.

– А ваша дочка?

И Мануэла ахнула и захохотала, а он состроил оскорбленную мину, погрозив неизвестно кому кулаком.

– Не обращай внимания, – сказала она. – Это Борха, он ухлестывал за мной прошлой осенью, я его отшила…

Они рассчитались, поднялись и пошли в сторону пласа Сенека, и только тут стало ясно – что так страшно громыхало последние полтора часа: у входа в молодежный хостель, недалеко от мраморной, в складках белой тоги, безголовой статуи Сенеки, бесновался стихийный ударный оркестрик. У ребят, впрочем, было два настоящих барабана, но на этом сходство с оркестром исчерпывалось. Остальные инструменты заменяли пустые бутылки, по которым колотили вилками и ножами, пластиковые бутыли из под молока, заполненные какой-то гремучей дрянью, и, наконец, судейский свисток во рту у симпатяги-толстяка в красной майке и полуспущенных бермудах. Под его-то управлением оркестрик и грохал на всю Кордову. Ритмично отсвистывая и смешно дрыгая волосатыми ногами, толстяк с неутомимым энтузиазмом дирижировал кодлой, то задирая большой палец вверх, то указуя им вниз римским жестом – добивай! – словно бы ссылаясь на безголового Сенеку по соседству.

Обедать решили во вчерашнем ресторане, который так ему понравился. Сидели в патио, среди цветов, под бело-красным, как арки Мескиты, полотняным навесом, от которого на лицо Мануэлы падала золотисто-алая тень, придавая всему ее облику нечто знойное, киношное, лайнерно-океанское. Говорила она не умолкая, и все на какие-то вселенские темы: «Например, спрашиваю, как будущий биолог, этично ли создание клонов: вот ты захотел бы, чтобы некто в точности повторял все твое существо? (О, вчера я мечтал прижать такой клон к груди и назвать его мамой.)», – он в ответ кротко улыбался, избегая иронизировать. Тем не менее, дважды за время обеда они умудрились поспорить, едва не поссорились и сразу помирились. Огонь, думал он, разглядывая ключицы олененка в распахнутом вороте ее мальчишеской рубашки, огонь из всех орудий, гаубицы – пли! И впервые в жизни пил чудесное местное вино, которое она заказала: сладкое, терпкое, с ароматом апельсиновых плантаций.

Думать о том, что за ним кто-то охотится, что в жизни его – безумный кавардак, что в кармане у него взрывоопасный чек на двенадцать миллионов евро, что ему немедленно надо убираться из Кордовы… – думать обо всем этом, находясь рядом с нею, было просто невозможно…

А видел ли он в Кордове то-то и то-то? Тогда надо немедленно туда пойти. Да как он смеет так говорить, он что, полагает, в Кордове, кроме Мескиты, уж и смотреть не на что?!

Проволокла его по улицам старого города, демонстрируя типичные кордовские дворики, называя имена хозяев – она тут всех знала. Дворики и правда были изумительные – укрытые за коваными решетками дверей, погруженные в зеленоватую глубоководную тень, они выглядели островками райской гармонии: изобилие красных цветов, глазастой керамики – то сине-зеленой, то терракотовой, – медных кувшинов, раскрашенных мадонн в домашних часовенках, фонтанов и амфор…

Затем они обошли еще несколько площадей, которыми необходимо было восхититься (он восхищался); наведались в музей художника Хулио Ромеро де Торреса, певца местных смуглянок (правда, его женщины похожи на меня? – что ты, они не идут с тобой ни в какое сравнение!).

Она останавливалась то у одного, то у другого здания, дворца, церкви, бывшей синагоги, и сама себя перебивая, принималась с места в карьер рассказывать очередную типичную историю старой Кордовы – с духами и привидениями, с маврами, цыганами, ведьмами, и прочими андалузскими веерами и кастаньетами…

– Вот, взять, к примеру, дворец Ориве… Посмотри, какой великолепный фасад в стиле… барокко, по-моему?