Дина Рубина - Белая голубка Кордовы

…Имя его предков, как дерзкая ящерица, сбрасывало хвосты, петляя меж столетиями, оставляя в дураках врагов и преследователей; сутью же оставалась Кордова, исток и корень, основа, дух, удел: ослепительный свет и черная тень на белой стене, и могучая жажда жизни, и воля к действию, и хладнокровное мужество, и собственное понятие о законе и беззаконии.

Вот оно что… вот, чью картину ты так ловко перелицевал… вот у кого ты отнял имя… вот кого продал в застенки инквизиции… вот на ком так отлично заработал.

А теперь ты вроде собирался оприходовать эту девочку? – твою, уж не знаю даже, кто она тебе: сестра, племянница, мама или дочь, – что знаешь ты о коловращении душ на орбитах родовых, вековых кланов?

– Саккариас! – воскликнула она. – Что с тобой?! У тебя такое лицо, точно ты увидел преисподнюю!

– Я ее увидел, – проговорил он, поставил кубок на место и пошел из комнаты прочь, путаясь в коридорах, минуя столовую с развернутым жертвоприношением Авраама, и сумрачную, с сине-зелеными ромбами в окнах, кухню. И слышал только умиротворяющий лепет старого фонтана, лепет, похожий на плач, что без конца однообразно и жалостно проговаривал одно и то же, почему-то русское, слово: «приговор… приговор… приговор…».

Она догнала его в патио – он остановился там, у древней бело-голубой колонны, не совсем понимая – как отсюда выйти.

– Куда ты, куда ты! – повторяла она в смятении, вцепившись в его локоть. – Ты не можешь уйти, ничего не объяснив! Неужели тебе удалось там что-то прочесть?! Ты что, умеешь читать эти буквы?

– Я из Иерусалима, – сказал он просто, – я как раз из тех, перед кем твои земляки «закрыли все двери, само собой». Пусти, детка, мне надо идти…

– Нет, ты не пойдешь! Не пойдешь! Ты мне скажешь, что прочитал там! Саккариас! Не молчи, это подло. Что там написано?!

– Что ты мне – сестра, – устало проговорил он. —

Или мать.

Наступило молчание.

– Ты – сумасшедший, – сказала она, отпустив его руку.

Он отвернулся, толкнул решетчатую дверь и спустился по ступеням.

В эту минуту зазвонил его сотовый телефон. Несколько секунд потребовалось, чтобы он осознал – что это звонит, нащупал в кармане, вытащил и открыл трубку.

– Сеньор Кордовин? – спросил незнакомый и смутный женский голос. Смутный – на фоне какого-то, не уличного, а другого, учрежденческого шума.

– Сеньор Кордовин? Вы слышите меня? Я звоню из больницы «Ла Пас», Мадрид. К нам привезли сегодня сеньору Маргариту Шоркин. Вы знаете ее, да?

– Кого? Что? – спросил он, ничего не понимая. И вдруг разом все понял.

– Она пришла в сознание после операции и требует вам что-то сказать… Я иду к каталке, будьте на линии.

Онемев, он ждал голоса Марго, но трубку схватил рыдающий Эмиль, сын. И с полминуты ничего не мог выговорить, задыхаясь, будто костью давясь. Наконец крикнул:

– Дядя Захар! Ее били, били! Ее избили страшно, дядя Захар!.. Ей сломали ключицу, и руку… и… и… вместо лица у нее…

Тут, видимо, сестра забрала у него и приложила трубку к тому, что было вместо лица Марго, и до него донесся далекий ее, хриплый и слабый голос:

– Захар… беги…

После чего телефон умолк, затем освобождённо и бодро загукал; и все вокруг зазвенело, залепетала-заплакала вода в фонтане.

Он сел на ступеньку, встал, опять сел…

Она никогда не запирала двери…

Поднялся и вышел на улицу, еще солнечную, но уже неуловимо вечернюю, с одним прохожим – продавцом билетов национальной лотереи.

За ним, на расстоянии нескольких шагов, бежала Мануэла, что-то беспрестанно повторяя возмущенно-жалобным тоном. Он ничего не слышал.

Наконец, когда уже вышли на оживленную туристическую улицу, обернулся и сказал ей:

– Оставь меня! Пожалуйста. Мне надо ехать.

– Нет! – крикнула она, не обращая внимания на прохожих. – У тебя какая-то беда. Я от тебя не отстану!

Так они шли к отелю. Время от времени он оборачивался и гнал ее – как прогоняют увязавшуюся кошку или собаку, топая и чуть ли не наклоняясь в поисках камешка, чтоб отпугнуть. Она останавливалась в пяти шагах, пережидая, и едва он опять прибавлял шагу, снова бежала за ним следом.

Но перед входом в отель он вдруг остановился, обернулся к ней, будто в голову пришла новая мысль, и сказал:

– Ладно. Пойдем, поможешь мне.

Когда проходили холлом к лифту, ее окликнул портье – высокий, картинно красивый, с зализанными со лба назад черными волосами парень, и она бросила ему: «Привет, Пепе!» – даже не обернувшись. А в лифте, игнорируя величавую старую даму с засыпанными пудрой плечами и грудью, вызывающе сказала: «Ты еще не знаешь, с кем связался!»

Он подумал – знаю, и слишком хорошо знаю: с проклятой кордовинской породой.

В номере он молча схватил ее за плечи, усадил в кресло и, распахнув двери шкафа, принялся быстро забрасывать в чемодан вещи, не отвечая на вопросы. Наконец сказал:

– Мануэля! Слушай. Сейчас я выйду отсюда без всякого багажа, будто забыл купить сигареты. Выжди минут десять, возьми чемодан, спустись и оплати счет за номер, вот деньги. Старайся делать все спокойно, неторопливо, не привлекая ничьего внимания. Не озирайся по сторонам, и никаких шашней с Пепе, черт бы его побрал. Ни с кем ни слова. Я буду ждать тебя на стоянке у Алькасара. Там моя машина, серый «опель».

– Ты – шпион! – выпалила она с восторгом.

…Подойдя с чемоданом к машине, которую он уже вывел со стоянки, девушка деловито сказала:

– Вот квитанция, вот сдача… чемодан. А я теперь знаю твою фамилию, Саккариас. Она похожа на мою.

Он бросил чемодан в багажник, обошел машину, приблизился к Мануэле и взял ее лицо в ладони.

– Иха… – проговорил он с нежностью. – Спасибо тебе. Я правда попал в беду, и когда-нибудь вернусь и все тебе расскажу. А сейчас у меня нет ни минуты.

Она перевела взгляд в сторону, куда-то за его спину, глаза ее вспыхнули, она широко улыбнулась в его ладонях и быстро, в улыбке проговорила:

– Двое мужчин в красном автомобиле на стоянке следят за тобой. Садись за руль, я выведу тебя через Старый город.

– Нет! – сказал он, не шевелясь, чувствуя, как спина его каменеет. – Ты сейчас повернешься, и быстро отсюда уйдешь.

– Дурак! – прошипела она, скалясь по-прежнему, вцепившись в него обеими руками. – Я здесь знаю каждую лошадь. Они запутаются в переулках!

Вдруг метнулась из его рук к машине и юркнула на переднее сиденье. Он прыгнул за ней следом, включил зажигание, они рванули с места…

Мгновенная перемена «мизансцены расставания» застала врасплох тех, двоих, в таком же, как у Захара, но красном «опеле». Несколько драгоценных для них секунд было потеряно, и когда они выехали со стоянки, между двумя машинами уже плелась коляска, запряженная парой вороных, с белыми султанами, кляч, которые на углу еще и остановились: седоки, пожилая японская пара, стали, не торопясь, спускаться по ступенькам, возница сошел с облучка и принялся помогать. Так что объехать туристов можно было, только всех вокруг передавив.