Энтони Бёрджес - Однорукий аплодисмент

– Ладно, – сказала я, – говори от кого.

– От телевизионщиков, – сказал Говард. И показал нам конверт с названием телекомпании роскошными буквами в верхнем левом углу. – Долго они тянули, – сказал он.

– Ох, Говард, – рассердилась я и притопнула под столом ногой, – открывай и смотри, чего там.

И тогда он открыл, прочитал очень медленно, начав завтракать и держа вилку в правой руке, точно янки. Потом передал письмо мне, не говоря ни слова, и я прочитала и поняла смысл его замечания, что они долго тянули. Ведь Говард был очень скрытным и записался на выступление в программе-викторине «Снова и снова», ох, почти год назад, и теперь наконец ему сообщали, что он будет участвовать прямо через две недели и что ему оплатят дорогу до Лондона и желают всяческих успехов.

– Ну, – сказала я, задохнувшись, – потрясающе, правда? Правда, потрясающе, Говард? Чудесно, правда, Миртл?

Миртл, конечно, не знала, чего я так разволновалась, пока я не отдала ей письмо. Она прочитала, но вовсе не разволновалась. Она как-то кисло взглянула на Говарда, как бы давая понять, что он не имел права закатывать такой устрашающий ночной спектакль, какой закатил, а потом получать не наказание, а награду; это было ведь вроде награды, – Говард был очень хорошим мужчиной все время и заслуживал какой-то такой небольшой передышки от тяжелой работы ради жены и дома, а вдобавок наверняка страдал где-то в глубине души, иначе не расхаживал бы перед нами и не рассуждал бы в ночной тиши. Я сказала с притворной сварливостью, но, разумеется, очень довольная на самом деле:

– Почему ты не сказал, Говард? Почему никогда ни словечка не проронил своей собственной жене? Просто тайком вот так вот написал, ничегошеньки не сказал.

– Ну, – сказал Говард, – не хотелось, чтобы ты считала меня дураком, что вполне возможно: шансов против участия в таком шоу гораздо больше, чем за. И я сам в самом деле немножко стыдился, что записался. Никогда раньше не делал подобных вещей.

Миртл как бы презрительно фыркнула и сказала:

– Тут написано, книги. Написано, ты будешь отвечать на вопросы про книги и про их авторов.

– Правильно. Это моя идея.

– Ну и что ты знаешь про книги?

Это была настоящая гнусность, но по понятиям Миртл, книги хороши для мужчин типа Майкла, работавшего в магазине пишущих машинок, и совсем не годятся для продавцов подержанных автомобилей. И правда, у нас дома книжек было немного, тогда как Миртл со своим мужем принадлежали к какому-то Книжному Клубу, который ежемесячно или вроде того присылает вам книжки, хотите вы их читать или нет. Но Говард ходил порой в местную библиотеку, только я никогда не знала, какие он книжки читает, так как мне в школе никогда не прививали какого-нибудь особенного интереса к книгам. Видно было, что Миртл изо всех сил завидует появлению Говарда на ТВ, где она сама могла бы появиться во всем своем блеске, с низким вырезом на груди, с хлопающими ресницами, только, конечно, вишневых волос не было б видно, ведь ТВ оставалось пока черно-белым. В любом случае, ей бы надо самой написать на ТВ – правда? – как сделал Говард, но на шоу-викторину у нее мозгов не хватало (нет, глупо так говорить, видя, что за люди участвуют в этих шоу). Нет, она была лентяйкой, вот именно, слишком ленивой для любого дела, вполне готовой поверить, что кто-нибудь остановит ее на улице и скажет: «Боже, вот это лицо, вот это фигура. Вы прямо сейчас должны попасть на ТВ», а потом заорет: «Такси, такси!» Все для нее должно быть сделано, сама ничего делать не будет. Говард сказал:

– Вполне достаточно. Я немножечко почитал. А что прочел, запомнил. А вдобавок я не раз заглядывал в толстые библиотечные книги, в книги, полные фактов. Если повезет, – он сказал это больше мрачно, чем с радостью, – дойду до тысячи фунтов.

– Ох, Говард, – крикнула я, оставляя свои кукурузные хлопья нетронутыми, – да ведь это же потрясающе, правда?

Миртл сказала:

– Может, заплатишь какому-нибудь крупному врачу или еще кому-нибудь, чтоб тебя вылечили от шатания по ночам, это ведь не покрывается государственной медицинской страховкой.

Это было гнусное замечание. Говард выглядел несколько озадаченным, не совсем понимая. Он сказал:

– Я не совсем понимаю. Что ты имеешь в виду?

– Я практически глаз не сомкнула, потому что ты всю ночь разговаривал, – сказала Миртл. – Мне пришлось принять три вот таких вот таблетки. – И она вытащила из кармана халата по-настоящему огромную бутылку с коричневыми таблетками, где их наверняка было около сотни.

Я сказала:

– Ну-ка, прекрати, Миртл. Нам ничего такого не надо, особенно первым делом с утра.

– Если тебе не нравятся мои разговоры во сне, – очень круто, как он порой умел, сказал Говард, – ты знаешь, что надо делать. Это мой дом, вот так вот, и я делаю в нем что хочу, наяву и во сне.

– Это не твой дом, – сказала Миртл, меднолобая, глупая, дерзкая. – Ты платишь за него муниципалитету арендную плату, точно так же, как мы за квартиру. Тебе с соседями повезло, вот что я скажу.

Больше она ничего не сказала, и очень хорошо. Видно было, письмо с ТВ и намерение Говарда отвечать на вопросы про книжки совсем ее разозлило. По-моему, она и так уже зашла чересчур далеко, даже ничего больше не говоря, поэтому я, не желая скандала, сказала:

– Хватит, хватит. Давайте отнесем тарелки в раковину, я в полдевятого должна быть на работе. – Я терпеть не могла возвращаться домой к немытой посуде, но не собиралась просить Миртл отработать на ней свой постой. Миртл в своем роде было очень жалко. Говард тоже, по-моему, видел, что она себя чувствует очень несчастной, тогда как мы оба были счастливы, как поросята, потому что он больше ничего не сказал, только как-то бледно улыбнулся и нагрузился тарелками.

Ну, день был полон событий, в любом случае, начало и конец были бурными. Серединный кусок, на который пришлась основная часть дня, просто занимала работа. Но когда мы с Говардом пришли домой обедать, то увидели, что Миртл исчезла, а записки с сообщением, куда пошла или когда вернется, не оставила, что было хамством. Вернувшись домой вечером, мы обнаружили, что Миртл в промежутке вернулась (у нее были ключи Говарда) и сидит, всхлипывая, у камина. Я спросила, в чем дело, Говард тоже был очень мил и любезен, но мы довольно долго не могли вытянуть из нее ни единого слова. Поэтому я приготовила чай, и Миртл согласилась выпить чашечку, проливая над ней слезы. А потом мало-помалу удалось выудить вот какую историю: она вернулась к себе на квартиру взять бутылочку освежителя после ванны – так, по крайней мере, рассказывалось в ее истории – и, придя, нашла большой клочок бумаги, исписанный ее мужем Майклом, где было сказано: «Если ты думаешь, будто попросту можешь вернуться когда пожелаешь, то ошибаешься, ведь если я никогда больше не увижу тебя, то любое твое возвращение произойдет слишком скоро». Ну, кажется, это задело ее за живое, взбесило, и она отправилась прямиком в магазин, где Майкл работал, и устроила там настоящий ад, к тому же перед покупателями, что было глупо, но понятно. Теперь, по ее словам, в любом случае между ними все кончено, только было видно, что это на самом деле не так, иначе она не была бы в таком состоянии. Мы с Говардом старались утешить ее, но ей ничего не требовалось, она просто хотела остаться одна со своими печалями, по ее выражению; впрочем, позже выпила еще чашку чаю и даже съела четверть пирога со свининой от Харриса. Мы ее как следует успокоили, а потом включили ТВ, думая, это немножко развеет ей мысли, но не повезло, все программы в тот вечер были одного типа. Шел такой сериал «Полицейская ищейка», и на той неделе одна женщина пыталась покончить с собой, так как муж ее бросил, ушел, и бедная старушка Миртл опять принялась за свое. Потом какой-то кусочек варьете-шоу, которое Говард назвал настоящим упадком, хотя на самом деле, по-моему, вполне забавно и мило; потом была та самая постановка наподобие только что виденной «Полицейской ищейки», – муж и жена ругались, как сумасшедшие, и швыряли бидон с молоком, потом муж кидался на нее с ножом, а она с воплями от него убегала, а потом упала через сломанные лестничные перила. Миртл смотрела на этот раз очень спокойно, лицо очень бледное, совсем размытое в свете экрана ТВ. А потом говорит, что хотела бы лечь и попробовать чуть-чуть поспать, и поэтому мы сказали, что лучше всего ей, наверно, как раз так и сделать, пожелали ей спокойной ночи, и я начала собирать ужин только для нас с Говардом. А потом Говард сказал: