Сью Кид - Тайная жизнь пчел

Когда я уже собиралась вернуть щетку Августе, то увидела длинный, черный, вьющийся волос, запутавшийся в щетинках. Я поднесла щетку поближе к глазам и разглядывала его, волос моей мамы, подлинную часть ее тела.

— Однако, — сказала Августа.

Я не могла оторвать от него глаза. Этот волос вырос на ее голове и теперь был здесь, словно мысль, оставленная ею на этой щетке. И я уже знала, что, как бы ни старалась, сколько бы банок меда ни швыряла и сколько бы ни думала, что могу оставить маму в прошлом, она всегда будет во мне. Я вжалась спиной в кровать и почувствовала приближение слез. Щетка и волос, принадлежащие Деборе Фонтанель Оуэнс расплывались у меня перед глазами.

Я отдала щетку Августе, а она положила мне на ладонь какое-то украшение. Золотая брошка, сделанная в форме кита с крошечным черным глазком и фонтанчиком из горного хрусталя.

— Эта брошка была на ее свитере в день, когда она сюда приехала, — сказала Августа.

Я зажала брошку в кулак, а затем на коленях подползла к кровати Розалин, положила брошку возле карманного зеркальца и щетки и стала передвигать их так, словно бы делала коллаж.

Точно так же я всегда раскладывала свои рождественские подарки. Это всегда были четыре вещи, которые выбирала для Т. Рэя продавщица в торговом центре Силвана: свитер, носки, пижама и пакет апельсинов. Веселого Рождества. Можно было смело ставить на спор свою жизнь, я знала, что он мне подарит. Я раскладывала их вертикальной линией, квадратом, диагонально — массой различных способов, в надежде увидеть в них любовь.

Когда я вновь посмотрела на Августу, она вытаскивала из коробки черную книгу.

— Я дала это твоей маме, когда она здесь жила. Английская поэзия.

Я взяла книгу в руки. Листая ее, я заметила на полях множество карандашных пометок — не слова, а маленькие чертики, спиралевидные вихри, стайки птичек, закорючки с глазками, кастрюльки с крышками, кастрюльки с лицами, кастрюльки с убегающим молоком, лужицы, внезапно вздымающиеся страшной волной. Я смотрела на личные несчастья моей мамы, и мне захотелось выйти на улицу и закопать книгу в землю.

Страница сорок два. Там я наткнулась на восемь строчек Уильяма Блейка, которые мама подчеркнула. Некоторые слова были подчеркнуты дважды.

Я закрыла книгу. Я хотела тут же забыть эти слова, но они пристали ко мне намертво. Моя мама была розой Уильяма Блейка. Больше всего мне хотелось сказать ей, как мне жаль, что я была одной из ее незримых червей, реющих в бездне.

Я положила книгу на кровать к прочим вещам и повернулась к Августе, которая вновь засунула руку в коробку, запгуршав папиросной бумагой.

— Последнее, — сказала она и вынула маленькую овальную фотографию в рамке из потускневшего серебра.

Передавая фотографию мне. Августа на секунду задержала свою руку. На фото была женщина в профиль, наклонившая голову к маленькой девочке, сидящей в высоком стуле. Рот девочки был вымазан какой-то едой. Волосы женщины вились во все стороны так красиво, словно их только что причесали сотней взмахов. В ее правой руке была детская ложечка. Из-за вспышки, лицо было словно покрыто лаком. На девочке был слюнявчик с медвежонком. Пучок волос на голове был завязан резинкой. Одной рукой она показывала на женщину.

Я и моя мама.

В этом мире для меня не осталось больше ничего интересного, только то, как ее голова склонялась к моей, едва не касаясь моего носа своим, и ее широкая, прекрасная улыбка, от которой словно бы сыпались искры. Она кормила меня с крошечной ложечки. Она терлась со мной носами и лила на меня свой свет.

В открытое окно пахнуло Каролинским жасмином, что было истинным южнокаролинским запахом. Я подошла, облокотилась о подоконник и вдохнула глубоко, как только могла. Я услышала, как за моей спиной пошевелилась Августа. Кровать заскрипела и затихла.

Я опять посмотрела на фотографию, а затем закрыла глаза. Должно быть, Мая наконец попала на небеса и рассказала моей маме о знаке, которого я ждала. О знаке, по которому я узнаю, что меня любят.

После того как мы с Августой осмотрели вещи из шляпной коробки, я ушла в глубокую задумчивость. Августа и Зак занимались пчелами и медом, но я большую часть времени проводила в одиночестве возле реки. Мне просто хотелось быть одной.

Месяц август превратился в сковороду, на которой все вокруг поджаривалось. Я срывала лопухи и обмахивала ими лицо, сидела, погрузив ноги в журчащую воду реки, меня обвевал речной ветерок, но все во мне было притуплено жарой, все, кроме сердца. Оно было словно ледяная скульптура в центре моей груди. Ничто не могло его тронуть.

Люди, в общем и целом, скорее готовы умереть, чем простить. Настолько это тяжело. Если бы Бог сказал, четко и ясно: «Я даю вам выбор, простить или умереть», множество людей отправилось бы заказывать себе гроб.

Я завернула мамины вещи в бумагу, засунула назад в коробку и накрыла крышкой. Лежа на животе на полу, запихивая коробку под кровать, я обнаружила там маленькую кучку мышиных косточек. Я собрала их и помыла в раковине. Целыми днями я носила их в кармане и даже не представляла себе, зачем это делаю.

Просыпаясь утром, первым делом я вспоминала о шляпной коробке. Это было так, словно мама сама пряталась у меня под кроватью. Как-то ночью тревожное состояние заставило меня встать и отнести коробку в дальний угол комнаты. Затем я стянула с подушки наволочку, засунула коробку внутрь и перевязала лентой для волос. И лишь после этих действий я смогла заснуть.

Я приходила в розовый дом, чтобы воспользоваться уборной, и думала: Моя мама сидела на этом самом унитазе, и я ненавидела себя за эти мысли. Какое мне дело, на чем она сидела, когда писала? Ей ведь не было никакого дела до моих привычек, когда она бросила меня на миссис Уотсон и Т. Рэя.

Я вела сама с собой «душеспасительные» беседы: Не думай о ней. С этим покончено навсегда. Но уже в следующую минуту, клянусь Богом, я представляла ее в розовом доме или возле стены плача, засовывающей свои горести между камней. Я готова была спорить на двадцать долларов, что имя Т. Рэя оказалось неоднократно втиснуто в трещины и щели этой стены. Возможно, имя Лили тоже там было. Жаль, что мама не оказалась достаточно умной или достаточно любящей, чтобы понять, что у всех есть тяготы, которые могут их придавить, но все же никто не отказывается от своих детей.