Сью Кид - Тайная жизнь пчел

— Ну, что нового?

— Кто это? — спросил он.

— Очень смешно, — сказала я.

— Мне очень жаль, что… все вот так, — сказал он. — Августа мне рассказала.

На секунду воцарилось молчание, а затем он сказал:

— Тебе придется вернуться?

— Ты имеешь в виду — к моему отцу? Он поколебался:

— Да.

Как только он это сказал, я почувствовала, что именно так все и произойдет. Почувствовала это всем своим телом.

— Думаю, да, — сказала я.

Я намотала на палец телефонный шнур и смотрела на входную дверь. Несколько секунд я не могла отвести от нее взгляд, представляя, как я из нее выйду и больше никогда сюда не вернусь.

— Я буду тебя навещать, — сказал он, и мне захотелось плакать.

Зак, стучащийся в дверь дома Т. Рэя Оуэнса. Это было невозможно.

— Я спрашивала, что нового, ты помнишь? — Я не ожидала, что произошло что-то новое, но необходимо было сменить тему.

— Ну, для начала, с нового года я буду учиться в средней школе для белых.

Я онемела. Я сжала телефон в руке.

— Ты уверен, что хочешь этого? — спросила я. Я не понаслышке знала, каковы были эти заведения.

— Кто-то же должен, — сказал он. — Так почему бы не я?

Похоже, мы оба были обречены страдать.

Розалин вернулась домой честным зарегистрированным избирателем Соединенных Штатов Америки. Мы все расселись вокруг стола в ожидании ужина, пока она лично обзванивала по телефону каждую из Дочерей.

— Просто хочу тебе сообщить, что я — зарегистрированный избиратель, — говорила она всякий раз. Затем следовала пауза, и она говорила: — За президента Джонсона и мистера Хампфри, вот за кого. Я не голосую за мистера Жопопоттера. — Она каждый раз смеялась, словно это была шутка из шуток. Она поясняла: — Голдуотер, Жопопоттер — понятно?

Она не унялась и после ужина. Когда мы уже думали, что Розалин обо всем забыла, она совершенно неожиданно могла заявить:

— Я отдам голос за мистера Джонсона.

Наконец, успокоившись и пожелав всем спокойной ночи, она стала подниматься по ступенькам. На ней все еще было это красно-белое регистрационно-избирательное платье, и я снова пожалела, что меня там сегодня не было.

Сожалениями ничего не исправишь, сказала Августа Июне. Ты знаешь это.

Неизвестный мне порыв заставил меня взбежать по ступенькам и схватить Розалин сзади, остановив ее с ногой занесенной в воздухе, нашаривавшей следующую ступеньку. Я обняла ее за середину тела.

— Я тебя люблю, — выпалила я, прежде чем успела подумать.

В тот вечер, когда цикады, древесные лягушки и другие певчие существа включили свою музыку на полную громкость, я обошла медовый домик, чувствуя нечто вроде весеннего томления. Было десять часов вечера, но я была готова скрести полы и мыть окна.

Я поправила все банки на полках, а затем взяла швабру и подмела пол, не забыв подмести под баками и генератором, куда, похоже, никто не заглядывал уже лет пятьдесят. Я совсем не устала, и тогда, сняв белье со своей постели, я пошла в розовый дом взять из шкафа чистый комплект. Я прошла по дому на цыпочках, чтобы никого не разбудить. Заодно я захватила тряпки для пыли и моющее средство.

Я вернулась и, прежде чем сама это поняла, была уже вовлечена в полномасштабное безумие генеральной уборки. К полуночи все вокруг блестело.

Я даже перебрала свои вещи и избавилась от некоторых из них: старые карандаши, пара написанных мною историй, которые было стыдно кому-нибудь показывать, рваные шорты, расческа, большая часть зубьев которой была обломана.

Затем я достала из кармана мышиные косточки, понимая, что мне больше незачем таскать их с собой. Но знала и то, что не смогу их выбросить.

поэтому связала их вместе красной лентой для волос и положила на полку возле вентилятора. Некоторое время я смотрела на них, удивляясь, как человек может привязаться к мышиным костям. Я решила, что иногда тебе просто необходимо что-то нянчить, вот и все.

К этому времени я уже начала уставать, но все же достала из коробки мамины вещи — ее зеркало в черепаховой оправе, ее щетку, книжку стихов, брошку-кита и фотографию, где наши лица находились так близко друг от друга, — и расставила их на полке рядом с мышиными косточками. Нужно сказать, что вся комната от этого сразу преобразилась.

Отходя ко сну, я думала о ней. О том, что никто не совершенен. О том, что нужно просто закрыть глаза и дышать и позволить загадке человеческого сердца ею и оставаться.

На следующее утро я появилась на кухне с брошкой-китом, приколотой к моей любимой голубой футболке. Играла пластинка «Nat King Cole». «Тебя невозможно забыть». Я думаю, музыку включили, чтобы заглушить грохот, который производила на веранде розовая стиральная машина «Леди Кенмор». Это было чудесное изобретение, но оно издавало звуки бетономешалки. Августа сидела, положив локти на стол, пила кофе и читала очередную книжку из библиобуса.

Когда она подняла глаза, ее взгляд скользнул по моему лицу и уперся в брошку-кита. Улыбнувшись, она вернулась к чтению.

Я приготовила свои традиционные рисовые хрустики с изюмом. Когда я позавтракала. Августа сказала:

— Давай сходим к ульям. Я должна тебе кое-что показать.

Мы нарядились в свои пасечные костюмы — по крайней мере, я. Августа почти никогда не надевала ничего, кроме шапки с сеткой.

Идя к ульям. Августа вдруг сделала широкий шаг, чтобы не раздавить муравья. Это напомнило мне о Мае. Я сказала:

— Ведь это Мая научила мою маму не убивать тараканов?

— Кто же еще? — сказала она и улыбнулась. — Это произошло, когда твоя мама была еще подростком. Мая застала ее убивающей тараканов мухобойкой. Она сказала: «Дебора Фонтанель, каждое живое существо на земле — уникально. Ты хочешь быть тем, кто отбирает их жизни?» И она показала ей, как делать дорожку из пастилы и крекеров.

Я теребила брошку у себя на груди и воображала, как все это происходило. Затем я огляделась и заметила вокруг себя этот дивный мир. День был таким прекрасным, что трудно было представить, чем его можно бы испортить.

По словам Августы, если ты ни разу не видел ульи утром, ты упустил возможность посмотреть на восьмое чудо света. Представьте себе эти белые ящики, стоящие под соснами. Солнце, пробиваясь сквозь ветви, сверкает в капельках росы на их крышках. Сотни пчел летают вокруг, просто согреваясь или совершая свой туалет, — ведь пчелы такие чистюли, что никогда не станут пачкать у себя дома. С расстояния это выглядит, как огромная картина, вроде тех, что можно увидеть в музее, вот только в музее нельзя услышать звуков. Здесь звуки становятся слышны уже с пятидесяти футов — гудение, словно доносящееся из другого мира. В тридцати футах ваша кожа начинает вибрировать. Волосы встают дыбом. Голова приказывает: Не ходи дальше, но сердце подталкивает вас прямо в центр этого, и вот — вы уже оказываетесь проглочены этим жужжанием. Вы будете стоять там и думать: Я в центре вселенной, где все взывает к жизни.