Радек Йон - Memento

— Когда до меня это дошло, я стал кричать Ружичке, чтоб он ушел в другой конец комнаты. Я боялся, что он меня опять загипнотизирует. Я сбросил его с дивана, кричал, если он подойдет, я убью его. Когда в конце концов он сел на стул у окна, я потребовал, чтобы он объяснил, что со мной делал. Тогда он во всем признался.

— Подсудимый Ружичка, вы можете что-нибудь сказать по поводу заявления Зденека Майера?

— Конечно. Это бред.

— Вы давали свидетелю лекарства, несмотря на то что он находился в критическом состоянии?

— Да, но это были препараты для поддержания сердечной активности и общеукрепляющие.

— Назовите их.

— Эфедрин, а потом нитроглицерин.

— Вы признавались свидетелю, что загипнотизировали его с целью сношения?

— Ну, знаете, признавался — не признавался. Он был как невменяемый. Натуральный токсический психоз после перебора наркотиков. Когда я пытался его разубедить, он еще больше впадал в ярость. А в его состоянии это было вредно. Вот почему я так отвечал, просто хотел его успокоить. Вот и все.

— Пригласите судебного эксперта, доктора Яна Шульца.

Врач, который составлял заключение экспертизы, понял Михал.

— Вам известны все ответы подсудимого и свидетеля во время предварительного следствия. Как вы оцениваете поведение подсудимого Ружички?

— Как экстремально опасное. Наркотики, изготовлением которых он занимается, опасны для жизни. Эффект их воздействия суммируется, следовательно, невозможно точно определить дозу, которая не угрожала бы здоровью. Сам он, естественно, отдает себе в этом отчет, поскольку сначала пробует свои комбинации на других. Об этом свидетельствуют записи подобных экспериментов, найденные во время обыска. В общей сложности Ружичка провел около пятнадцати экспериментов.

— Таким образом, его поведение можно квалифицировать как представляющее серьезную опасность для общества?

— Безусловно. Действия подсудимого угрожают жизни других людей, которых он вынуждает принимать наркотики и лекарства. Что касается его довода, будто они сами просят у него наркотики, то он не существен для определения его общественной опасности. Так же несущественно, добровольно или насильственно он вручил наркотики человеку, в конечном счете от них пострадавшему. Нанесение вреда здоровью, даже по личной просьбе потерпевшего, является наказуемым деянием.

— Как вы характеризуете состояние, в которое привел подсудимый Зденека Майера?

— Как чрезвычайно опасное токсическое состояние, сопровождаемое болезненными явлениями, усиленными страхом смерти. Доза, которую принял Зденек Майер, безусловно, угрожала его жизни. Речь идет о такой многократной дозе, которая способна убить любого человека, не употребляющего наркотики. Свидетель остался жив благодаря тому, что находился в состоянии постоянной наркотической зависимости, в результате которой его организм привык к определенным дозам яда.

— Как вы оцениваете поведение подсудимого Ружички в тот момент, когда у Зденека Майера были налицо признаки отравления?

— В такой ситуации подсудимый обязан был тут же обратиться за медицинской помощью. К тому же Ружичка, будучи опытным наркоманом, должен был понимать, что Майер может умереть. Но он предпочел дать лекарства, которые в руках неспециалиста весьма опасны. То есть очередной раз проводил опыт на собственном приятеле. Ему просто очень повезло, что Зденек Майер не умер. Хотелось бы подчеркнуть, что любое употребление опиатов или комбинаций лекарств с ними, особенно в виде инъекций или внутривенных вливаний, весьма рискованно и в конечном счете может привести к летальному исходу. Они вызывают побочные эффекты или состояния, при которых необходима срочная медицинская помощь и соответствующая реанимационная аппаратура. Подсудимому следовало бы все это знать.

— Как вы расцениваете показания свидетеля, что подсудимый Ружичка привел его в состояние гипноза?

— Гипнозом можно вынудить человека не сопротивляться сношению с гомосексуалистом, а последующим гипнотическим приказом внушить суггестибельному индивиду амнезию — провал памяти на определенный промежуток времени. В этом случае, однако, нельзя исключить, что ответ свидетеля обусловлен параноидальными представлениями, характерными для токсического психоза.

— Свидетельница Гана Карасова…

Двадцатилетняя блондинка.

— Что вы можете рассказать нам об обстоятельствах смерти вашего брата Романа Караса? — спрашивает судья.

Михал поворачивает голову к Рихарду. Каменное лицо со стеклянными глазами. Черт его знает, о чем он думает.

— Я вернулась домой с работы около половины шестого. Дома были отец и брат. Брат лежал в спальне на надувном матраце, лицом вниз. Наши родители недавно развелись, и отец взял кровати себе. Вот почему брат лежал на матраце. Это было не первый раз, когда, придя с работы, я заставала брата в такой позе. Его голова была закрыта одеялом. Я думала, он спит. И решила открыть окно, потому что в комнате пахло какими-то химикалиями. Потом я вернулась в прихожую за сумкой и пошла в магазин. Когда я возвратилась из магазина, мама уже была дома. Готовила в кухне ужин. Я спросила, спит ли еще брат. Мама кивнула. И только в семь вечера, когда она послала меня разбудить его к ужину, я заподозрила неладное. Сначала я его окликнула, потом подошла ближе. И вдруг увидела, что он не дышит. Я перевернула его. Около рта запеклась кровь, а на лице и животе были пятна. Он был мертв… Я закричала. Мама тут же вызвала «скорую», и врач констатировал смерть. На подушке матраца он нашел сложенный платок, с помощью которого брат делал себе ингаляцию. Врач сказал нам, что мы могли его спасти, если бы обнаружили это раньше.

Господи боже! Но при чем тут Рихард, думал Михал. Наверняка он не давал ему эту дрянь для нюханья. Ее спокойно можно купить. К тому же Рихард и не мог такого присоветовать. Он говорил, что нюхальщики — это идиоты, которые не умеют достать нормальный кайф и при каждом балдеже рискуют собственной жизнью. Да еще тешат себя, что наконец-то пробуют кайф. А каково летать от настоящих наркотиков, они и понятия не имеют. Рихард это каждому втолковывал, с ходу.

— Свидетельница Мария Карасова…

Женщина лет пятидесяти, с платком у рта и заплаканными глазами.

— То, что мой сын начал употреблять наркотики, я обнаружила, наверное, недели три назад. Подумала, что надо обратиться за помощью к врачу. В тот раз я поставила сыну ультиматум: или он бросит, или придется обратиться куда следует, чтобы там с ним разобрались. Но я понятия не имела, куда именно надо обратиться. С кем конкретно он общался, я не знаю. Дочь как-то сказала, что однажды застала Романа с друзьями и, похоже, все они наркоманы. В тот раз она рано вернулась с работы, а я была в командировке. Вот так мы про это узнали. Фамилии людей, бывавших у нас, мне неизвестны. Как только я поняла, чем он занимается, я велела ему сменить компанию, иначе не буду выпускать из дома по вечерам. Вообще-то с прошлого года, когда ему исполнилось пятнадцать, мы разрешили Роману ходить в кино после восьми. В таких случаях домой он возвращался около половины одиннадцатого и всегда показывал мне билет. С кем конкретно ходил в кино? Не могу вам ответить. В последнее время я отпускала его на выходные за город. Нет, я не знаю, с кем он проводил выходные. Я работаю гидом в Чедоке [20] Чехословацкое агентство по международному туризму. и вынуждена часто уезжать в командировки. Возможно, иногда он уходил вечером из дома не только в кино, но я об этом не догадывалась. В жизни бы не подумала, что он свяжется с наркоманами. Где-то с полгода назад мы говорили с ним об опасности наркомании, и у сына было к этому отрицательное отношение. Никаких порошков у него я никогда не видела. Что касается изменения в характере, я думала, это от переходного возраста и из-за нашего развода.