Радек Йон - Memento

— Не свисти! — вдруг орет дебил. — Не то перо вставлю, усек? — переходит он на угрожающий шепот.

Руки у него трясутся. Голова качается, как у психического. Глаза расширены, будто от ужаса. Это даже не глаза. Сплошные зрачки. Ломки, доходит до Михала.

Тут надо с оглядкой. Он чуть-чуть раздвигает руки и отступает на шаг. Дать, что ли, дозу-другую. И пускай отваливает. Но тогда, значит, придется дома держать запас. А не одну дозу для себя и Евы, чтобы успеть до ломок сварить следующую.

— Я уже не варю. — Михал старается говорить как можно убедительнее. — Можешь передать ребятам…

Чтоб они все провалились. И подальше!

— Сволочи! — хрипит дебил. Неожиданно все его могучее тело приходит в движение.

Боль в животе, прежде чем Михал успевает прикрыться от ножа руками. Нет, не может быть. Он сжимает ладонями рукоятку складного ножа, глубоко ушедшего в горящую рану. И медленно, очень медленно валится на пол.

— Я и сам найду, ублюдок, — где-то над его головой шипит дебил.

Михал пытается вытащить из живота этот страшный предмет, но боль парализует движения.

Бешеный топот. Мельтешение по комнате. Грохот сброшенных со стола вещей. Михал корчится на полу от боли. Неужели вот так и сдохну? И ни одна собака не узнает!

Слезы застилают Михалу глаза. Дебил рыскает то в одном, то в другом углу. Лезет под матрацы, шарит в помойке под умывальником, в духовке. Расшвыривает убогие пожитки, из тех, что еще остались.

— Где это? Где это, слышишь, ты? — вдруг ревет он на распластавшегося от боли Михала.

Пошел в задницу, хочется ответить Михалу. К черту! К дьяволу! Но во рту ужасающая сухость.

Ботинки. Когда смотришь на них вот так снизу, они кажутся неестественно громадными! Неожиданно один из ботинок бьет Михала по голове. Тьма.

Это последнее, что он помнит. А после только истерический плач Евы.

— Я не могу больше. Это не жизнь. Не могу. Просто не могу, — всхлипывает между рыданиями Ева.

В комнате все вверх дном.

Совсем рядом какое-то незнакомое лицо. Соседка?

— Мы вызвали «скорую». Она вот-вот придет. Лежите спокойно…

Врачи? Будут допытываться, где работаю, понял Михал. Снова-здорово. Тунеядство, предвариловка, суд, тюрьма? Он приподнялся, словно пытаясь сбежать от всего.

Живот пронзила жуткая боль. И растеклась по всему телу. Михал опять грохнулся на пол. Угодил во что-то липкое.

— Вам нельзя, лежите спокойно! — Испуганное лицо снова невероятно близко.

Он пырнул меня, наконец вспоминает Михал. Господи боже мой, он пырнул меня! Словно это доходит до него только сейчас.

А что это такое липкое?

Он поднял ладони к глазам.

Кровь! Конец! Скотская жизнь и совсем уж скотская смерть. Курам на смех. Пырнули походя из-за пары паршивых кубиков.

Он сдержал смех — боялся, что дрожь диафрагмы снова разбудит эту боль в животе. Что-то сморщенное и холодное внутри.

И жуткий холод, идущий оттуда вверх и вниз, к ногам. Ужасающий холод, будто он замерзал, а не умирал от ножевой раны. Все расплывается, мутнеет. Зимний пейзаж. Такой тихий, величественный, с пологими горками — как раз для лыжников. Когда я видел такое в последний раз?

Только истошный плач Евы нарушает смиренную — черта с два, смиренную! — невыносимую тишину. Ну околей же, червяк!

Сирена «скорой».

— Вам повезло, что ваша приятельница нашла вас вовремя. Еще минут десять-пятнадцать, и вы бы тут сейчас не лежали, — улыбается Михалу на обходе самый молодой доктор. — Артериальное кровотечение. — Он многозначительно вытягивает брови и кивает головой.

Опять повезло.

Повезло?

А как же иначе! Не то все было бы уже позади. И суды, и тюрьмы. И страшная боль в ноге. И скотская жизнь без Евы. И я сам. Ну и что?

Снова закрутилась шарманка. Расследование, кто это был и почему. Осмотр места преступления до того, как Ева успела прибраться.

Только идиот мог не заметить химическое стекло в углу за матрацами.

Повезло. Тот дебил, что пырнул меня, разгромил всю квартиру в поисках своей дурацкой дозы. Все, кроме химического стекла. До него он не дотронулся. Благоговел небось. Остальное разнес в клочья. А вот сортир этот кретин не допер хорошенько осмотреть. Две дозы чернухи, неприкосновенный запас, припрятанный за бачком, ясное дело, должны были найти милиционеры.

Значит, недозволенное хранение, если уж не смогут пришить производство. Все равно это одна статья. Плюс тунеядство. Да еще предки Клары Коларжевой донесли. Евина гениальная идея! Хуже, чем связаться со всеми торчками мира и основать массовое производство наркотиков. Те хоть поставщика не заложили бы. А Кларины предки так очумели от ужаса, что готовы наплести черт-те что. К тому же выведалибольше, чем все остальные родители всех кайфоловов, вместе взятые. Или, может, те просто на суде помалкивали — отпрысков своих прикрывали от уголовки. Неужто родители выслеживали эту дурную ворону прямо до наших дверей?

— Лучше посадите ее, пан судья. Только бы от них подальше, — заявил Кларин отец.

Михал, как громом пораженный, замер на скамье подсудимых. Значит, мы хуже, чем тюрьма?

— Прошу вас, не торопитесь, давайте все по порядку, — доносится голос судьи. Михал отчаянно пытается сосредоточиться.

— Когда Клара пришла домой, она бредила, глаза у нее были выпучены, она искала двери там, где их никогда не было, принимала меня за кого-то еще, не узнавала и мать. Говорила с людьми, которых в нашем доме сроду не бывало. Посылала меня в аптеку, вроде за какой-то едой. Просила, чтобы я купил ей лекарство в аптеке где-то на Поржичи. Мол, возьми столько, сколько тебе дадут. Я заплачу, приказывала она мне. Мы с женой попытались уложить ее в постель, но она ни за что не хотела спать. И вдруг закричала, показывая на подоконник, где стояли цветы: «Змеи! Берегитесь, змеи!» И все тащила меня из комнаты. Я пробовал объяснить ей, что у нее галлюцинации, что надо выспаться, но через секунду она снова вскочила с кровати, бросилась к столу, влезла на него, в испуге оглядывала пол комнаты и вопила: «Крысы! Крысы!» Мы с женой до самого утра глаз не могли сомкнуть.

Зачем мы позволили ей уйти домой, она ведь еще летала, мысленно злился Михал. Да потому, что у нас своих проблем было по горло. Как можно скорее сварить дозу! До той поры я ведь даже толком не просек, что происходит. Я и Ева — каждый со своими ломками. Разве я заметил, когда ушла Клара? Но нам это обойдется чертовски дорого. Всякая ерундовина — вроде бы наплевать и забыть — вдруг выстраивается в цепочку и на долгие годы затаскивает человека в лагерь. Как же мы могли быть такими идиотами?

— Когда мы приходили на свидания с дочерью в психиатрическую больницу, лечащий врач предостерегала нас от контактов нашей дочери с подсудимой. Сама она не в силах была этому помешать. В больнице палаты не изолированы, молодежь ходит, куда хочет и когда захочет. Как же мы могли этому воспрепятствовать? Когда позже, на рождество, Клара сказала нам, что идет на встречу с подружкой из школы, мы ни сном ни духом не ведали, что это та самая Попелкова, которая учит мою дочь употреблять наркотики. Мы догадались об этом, только когда она вернулась домой явно не в себе.