Галина Щербакова - Единственная, неповторимая…

– И его могло не быть, Тома…

– Фу! – возмутилась она. – Совершенно некорректный разговор. Могло – не могло… Было же!..

– Это верно… Но я был молод, запальчив, почему я не мог вслух поговорить о том, что рвало мне сердце? Почему надо было мне крутить руки?

– Неужели ты не понимаешь, что если двести пятьдесят миллионов начнут вслух кричать каждый о своем, мы тут же погибнем?..

– Неговоримое, Тома, но думаемое разрушает еще больше… Изнутри… Это я изучал специально… Хочешь, принесу тебе выкладки? Свобода слова, Тома, это не просто демократическое завоевание, это условие человеческого здоровья, условие выживания вида…

– Кого теперь чем сдержишь? Говорят что хотят.

– Тома! Слава богу! А посему я твоего Виктора буду блокировать всеми возможными средствами.

– С логикой у тебя плохо… Где поп, где приход, но спасибо, что предупредил…

– Будешь искать другую кафедру?

– Буду, Саня, буду! Он у меня один…

– Вас-то больно много на душу населения…

Вот так, нахамил и ушел. Ей же пришлось связываться с соседним городом, с тамошним институтом. Договорилась, что кандидатский экзамен по истории Виктор сдаст там. И вот сейчас, именно в эти дни, вопрос уточняется в деталях, чтобы не случилось непредвиденного. Саню же, однокурсника, отправили в круиз вокруг Европы. Надо обязательно успеть с экзаменом, пока он ошалело пялится на адриатические земли и покупает джинсы своим бабам. Тут каждый день в счет…

Пришла Ольга с подносом.

– Я пойду к столу! К столу! – сказала Тамара Федоровна, опуская с кровати ноги. Она уже хотела встать на них, но вся покрылась испариной, не поддалась, все-таки встала и рухнула. Ольга кинулась к ней, бросив поднос на пол, сквозь ватную густую пелену слышала Тамара Федоровна, как он звякнул, как разбилась тарелка, как запричитала Ольга. Потом все исчезло…

Очнулась, лежит на кровати, вокруг много народу, даже Никоненко. Рядом носилки. Видимо, только что хотели ее переложить, а она очнулась.

– Отставить, – сказала она странное слово. Просто других не вспомнилось.

– Тамара Федоровна! Голубушка! – Это Никоненко заегозился, выступая вперед.

– Я никуда не поеду, – сказала она неожиданно сильным голосом. – У меня просто закружилась голова. Выпью беллоид, и пройдет.

– У вас будет прекрасная отдельная палата, мы создадим вам домашние условия… Всегда рядом будут специалисты… На всякий случай…

– Всякого случая больше не будет… Я сама виновата… Резко встала…

Они отступились перед ней. Тамара Федоровна лежала с закрытыми глазами. Пошелестели, пошелестели рядом и ушли.

«Неужели больше не встану?» – подумала она. Но на этот раз уже не было ужаса, кошмара, гнева. Было что-то другое, неоформленное, неопределенное, что хотелось понять… Но оно ускользало…

Она чувствовала, что дочь и еще кто-то подглядывают за ней в приоткрытую дверь, поэтому старалась дышать спокойно, ровно. Пусть успокоятся и уйдут подальше.

«Значит, так, – думала она, когда соглядатаи ушли. – Два важных звонка. Это прежде всего… Но разве я об этом хотела подумать? Что-то еще… Совсем-совсем другое… Может, что-то связанное с мужем? Ах, какие глупости… Конечно, нет… Ему никаких моих звонков не надо… Ему вообще ничего от меня не надо… И мне от него тоже».

Отбросила мужа…

Ее никогда больше не будет. Был единственный, неповторимый случай в мироздании – она. Был и кончился. И все. Сближались, идя навстречу друг другу, ее неведомые пра-пра-пра… Шла какая-то таинственная пляска связей, судеб, в результате которых появлялись все новые и новые люди… Но каждый из них был один – всего один! – раз, именно для того, чтобы в результате один – один! – раз возникла она. Это такое единичное, редкостное, никогда не осмысляемое одиночество себя самой вдруг пронзило ее всю. Правда, пришла мысль о единичной неповторимости каждого другого, но она отбросила эту мысль, как отбросила мужа… Что ей все? Она… Зачем она? Кому она? Ничего не существовало ни до, ни после… Голенькая, тепленькая, живая, уникальная. Она стояла в пространстве – времени, которое и было ее жизнью и с которым пришла пора уходить.

«Нет! – закричала про себя Тамара Федоровна. – Я мыслю, значит, существую… Я не ухожу… Я не уйду… Я еще не все сделала. Я еще не все поняла… Человек обязан понять… У него должно быть время понять!»

А они, соглядатаи, уже стояли рядом. Значит, она все-таки крикнула вслух? Другая, уже не утренняя сестра со шприцем на отлете мостилась на краешке кровати…

– Сейчас перестанет болеть, перестанет, – говорила сестра.

– У меня не болит, – ответила Тамара Федоровна удивленно.

– Ну и хорошо, – обрадовалась сестра, – значит, совсем не будет… Чего терпеть? Не надо терпеть!

– У меня нет болей! – четко сказала Тамара Федоровна Ольге. – Зачем колоть каждую секунду?

– Доверься ты врачам, – ответила Ольга. И было в ее голосе плохо скрываемое раздражение.

Наступила тупость, сонливость, равнодушие… «Пусть, – подумала, – пусть…»

Ночью четко и определенно заболела спина. Из кухни шел свет, значит, там кто-то был… Муж, видимо, спал в гостиной. Шторы никто не задернул, и квадрат окна был светел и праздничен от фонарей, которых по ее указанию было в их дворе в избытке.

«Мы повторяемся в детях, – сказала себе Тамара Федоровна и сама же усмехнулась: – Чепуха! Мои совсем не я. Они сами по себе… Общее только то, что они тоже пришли по единственному разу… И тоже уйдут… Что за чушь мне лезет в голову? Единственный – не единственный, при чем тут это?»

Но тревожило именно это, больше, чем спина, тревожило…

«Хорошо умирать в бою, – подумала Тамара Федоровна. – Все сразу ясно. Когда же валяешься, как бессильный идиот…» – «А что ты знаешь об умирающих в бою? – услышала она. – Ты же не умирала там…» – «Там не успеешь подумать…» – «Откуда ты знаешь, успели они или не успели?» – «Если прямое попадание…» – «Что такое прямое попадание?» – «Сердце, голова…» – «А я? Есть же еще я…» – «Ты? А кто ты, собственно? С кем я говорю?» Действительно, с кем это она?

– Есть там кто? – крикнула Тамара Федоровна. Влетела сестра.

– Больно?

– Спина, – ответила Тамара Федоровна. – Лопатка…

Сестра сделала укол и осталась рядом. Ни муж, ни сын не проснулись…

– Сколько вам надо заплатить за ночные дежурства? – вдруг неожиданно для себя спросила Тамара Федоровна.

– Не знаю, – засмущалась сестра, но вопрос с порога не отвергла. – Сколько дадите…

– Но я не знаю сколько, – рассердилась Тамара Федоровна.

– Сиделок теперь нет, – сказала сестра. – Всегда по договоренности… Теперь никого не обяжешь… Я почему пошла, я большой долг отдаю… За кооператив… Я вам честно…

– Все теперь честные, – пробормотала Тамара Федоровна. – Хорошо, у меня есть деньги, а не будь их?