Эльдар Рязанов - О бедном гусаре замолвите слово

– Думаю, так! – сказал Артюхов.

– Знать должен! – вдруг сорвался Мерзляев. – Думать он мне еще будет. Мыслитель! – Мерзляев выхватил у Артюхова бумажку со списком оскорблений. – «Жандармская крыса»… «Кровопивец»!

Раздались возгласы: «Просим! Просим!»

– Иван Антонович, ну ради меня! – умоляла губернаторша полковника.

Полковник поцеловал ей руку, пожал плечами, мол, нельзя же отказать даме, крикнул: «Яшка!» Подбежали два цыгана с гитарами.

– Вашу коронную? – услужливо спросил Яшка. – «Я пережил»?

Глаза полковника погрустнели.

– Это я пережил, брат Яша! – вздохнул он и запел:

Романс слушали внимательно и печально. Во время пения полковника к столу приблизился Артюхов и незаметно передал Насте записку. Настя прочитала и поспешила за Артюховым.

За длинным пустым столом сидел господин Мерзляев. Увидев Настю, он вскочил, предупредительно пододвинул ей стул. Настя демонстративно продолжала стоять.

– Слушаю вас, господин Мерзляев!

– На правах старшего и по долгу человека, который вас безответно любит, умоляю: не торопитесь замуж за Алексея Васильича.

– Это вас не касается! – вспыхнула Настя. – Или вы передали мне приказ третьего отделения?

– Сколько бы вы ни оскорбляли меня, я все приму… Стерплю! Чувств ваших мне пока не завоевать, но я обращаюсь к рассудку. Не спорю: Алексей Васильич для вас – завидная партия. Он молод, дворянин, хорош собой, храбр, щедр… но, простите, мягко говоря, не умен… и, к сожалению, не благороден!

– Кому как не вам рассуждать о благородстве! – иронично прервала его Настя.

– Настасья Афанасьевна, – с печальной улыбкой произнес Мерзляев. – Я скажу вам сейчас нечто важное: я прошу вашей руки. Прошу стать моей женой. Я хочу разделить с вами оставшиеся дни… Ради вас я отказываюсь от блестящей карьеры, от эполет полковника, я попаду в немилость… Подумайте, жандармский офицер женится на дочери государственного преступника!.. Вы понимаете всю величину подобной жертвы? Нет, я имею право говорить о благородстве!

– Безусловно! – усмехнулась Настя. – Вы умны, вам присуща тонкость чувств, вы благородны… вы отважны, а главное – что вы все это сами о себе сообщили. Верно! Мой Алеша не так умен! Ему вовек не догадаться, что благородством можно торговать…

– Ну что ж, – вздохнул Мерзляев, – очень жаль, что вы оказались глухи к моим призывам. Забудем про этот разговор! Видно, моя участь – быть одиноким странником… Это страшно, Настасья Афанасьевна! Ладно! Доиграем нашу комедию до конца. Ваш избранник завтра же утром покажет, на что он способен! А вы, сударыня, после этого будьте счастливы, если… сможете!

Распорядитель бала провозгласил:

– Внимание, господа! Сейчас наша несравненная госпожа Бубенцова одарит нас своим талантом!

На эстраду вышла Настенька.

Раздались громкие аплодисменты. Алеша Плетнев охотно принимал их на свой счет и раскланивался.

– Я спою песню, которая посвящается мужественным героям двенадцатого года! – объявила Настя.

– Прелестная девушка! – Губернатор обернулся к стоящему рядом Мерзляеву. – Этому Плетневу крупно повезло.

Мерзляев усмехнулся.

– Кстати, – продолжал губернатор, – она подала мне прошение о своем несчастном отце…

– Потом, ваше превосходительство! – вежливо остановил его Мерзляев, ибо Настенька начала петь:

Аплодисменты. На сцену полетели цветы…

– Прелесть! – сказала губернаторша.

– Так вот, – губернатор вновь обратился к Мерзляеву, – насчет ее папаши. Этого актера… Будем гуманны… Надо бы его выпустить. Сделаем этой девочке свадебный подарок!

– Я его прощаю, – поддакнула губернаторша.

– К сожалению, все оказалось значительно сложнее, – сказал Мерзляев. – Этот Бубенцов замешан в антигосударственном заговоре, в чем и сам сознался… Завтра утром молодцы нашего дорогого полковника, – Мерзляев улыбнулся Покровскому, – отправят мятежника на тот свет!

– Что? – побледнел Покровский. – Опять?.. Да как же можно… Подозреваемого человека…

– Подозреваемые – вот, – Мерзляев показал широким жестом на танцующую публику, – веселятся. А он – приговоренный!

…Ах, какое славное, чудесное утро выдалось в тот роковой день! Щебетали птички, роса блестела под ранними лучами солнца, и снова по живописным окрестностям Губернска ехал черный тюремный экипаж. Но на сей раз за каретой скакал конвой – шесть вооруженных жандармов. На козлах вновь сидел Артюхов, а внутри кареты господин Мерзляев личным присутствием скрашивал последние минуты смертника.

– Красотища какая! – сказал Мерзляев, глядя в окно кареты. – Не жаль прощаться-то со всем этим?

– Очень жаль…

– Не бродить тебе больше по траве. Не видеть восхода. В речке не искупаться! – сочувственно вздохнул Мерзляев. – Заигрался ты, Афанасий. Ох, заигрался! Но сейчас – публики нет, протокол не ведется – скажи мне-то… по-человечески: как все было на самом деле?

– А было так, – задумался актер. – Жил я себе жил, никого не трогал. Выступал на подмостках, людей забавлял. Дочь растил. Одним словом, благонамеренный мещанин… А встретился с вами, познакомился, пригляделся и понял, что от настоящей-то жизни я прятался. Настоящая жизнь у меня, можно сказать, только начинается.

– И скоро кончится, – заметил Мерзляев. – Через несколько минут…