Эльдар Рязанов - О бедном гусаре замолвите слово

«Согласно статистике, в Губернске было изобилие магазинов, много церквей, видимо-невидимо трактиров, полно питейных заведений и одно заведение просто. Оно так и называлось: «Заведение мадам Жозефины». О заведении в городе шла дурная слава, и поэтому там не было отбоя от посетителей»…

Артистка Настенька Бубенцова не без робости приблизилась к этому злачному месту и, преодолев волнение, дернула шнурок звонка. Дверь заведения гостеприимно распахнулась, и на пороге возникла фигура швейцара. Увидев девушку, швейцар сделал строгое лицо:

– Мадемуазель, наше заведение только для мужчин!

– Мне надо войти! У меня срочное дело, – с нервной настойчивостью сказала Настенька.

– Жен, сестер, матерей пускать не велено! Дебоширят! – Швейцар попытался захлопнуть перед Настенькой дверь, но та выпалила:

– Подожди! Я наниматься пришла!

– Так бы сразу и говорила. – Швейцар взглядом специалиста окинул фигуру девушки. – Пожалуй, подойдешь… Мадам в зале. Ступай!

Преодолевая страх, Настенька вступила в притон разврата.

То, что она увидела, превзошло все ее ожидания, ибо она не увидела ничего особенного. В зале были обычные провинциальные «посиделки». За роялем сидел полковник Покровский, а несколько усталых барышень и не менее утомленных гусаров трогательно пели на два голоса протяжную песню. Возможно, эту:

Настенька дождалась конца куплета и попыталась тихо спросить у одной из барышень: «Извините, не могли бы вы сказать…»

Но последняя строчка, которую подхватили все, заглушила ее голос. Зазвучал второй куплет. Гусары и барышни голосили самозабвенно:

– Извините, – прорвалась с вопросом Настенька, – где я могу найти корнета Плетнева?

– Лешку-то? – задумалась барышня. – Сегодня в двенадцатом нумере. У Жужу. – И включилась в хор:

Настенька пошла по коридору, разглядывая номера комнат. Неожиданно Настеньку облапил неизвестно откуда взявшийся Симпомпончик.

– В наших войсках – новобранец! – с восторгом завопил он. – Симпомпончик, слушай мою команду: в комнату номер три шагом марш!

Настенька с размаху влепила ему пощечину. Офицер опешил, но боевая выучка взяла верх.

– Сабли наголо! – молодцевато гаркнул прапорщик. – В атаку на очаровательного противника галопом – м-арш!

Настенька в панике бросилась от него. С криком «ура!» прапорщик гнался за ней. Увидев дверь с номером «12», Настенька без стука влетела в комнату, заперла дверь на задвижку.

– Симпомпончик, сдавайся! – колотил в дверь прапорщик.

– Помогите, там пьяный! – взмолилась Настенька.

– А где ж тут трезвого найдешь? – невозмутимо ответила хозяйка комнаты Жужу. Она сидела перед свечой у маленького столика и мирно, по-домашнему вязала чулок. А в разгромленной кровати смачно храпел корнет Алексей Плетнев.

Увидев ненавистную усатую рожу, Настенька вспыхнула от гнева:

– Это он! Я узнала его. Его фамилия Плетнев?

– А кто его знает, – флегматично ответила Жужу. – У нас не полиция, фамилий не спрашиваем…

– Вставайте, негодяй! – Настенька решительно подошла к койке, начала трясти безжизненное тело. – Вставайте! Сумели напакостить – извольте отвечать за свои поступки!

– Жениться, что ль, обещал? – вяло полюбопытствовала Жужу. – Ты мужским вракам не верь…

– Вставайте, скотина! – трясла Настенька корнета. Ей наконец с огромным трудом удалось усадить его на постели.

– Откройте глаза!

Плетнев с трудом открыл один глаз.

– Симпомпончик, я жду! – послышался вновь страстный голос прапорщика из-за двери.

– Вы меня узнаете? – с отчаянием спросила Настенька Плетнева.

– Разумеется, сударь, – промычал тот. – Как сейчас помню, Дороховский редут…

– Я – актриса! – закричала Настенька. – Дездемона я. Вы нам вчера спектакль сорвали! Из-за вас папенька – в тюрьме…

– Симпомпончик! – настырно врывался в разговор из-за двери голос прапорщика. – Дездемона! Я – твой Ромео…

– Да замолчите вы! – крикнула Настенька прапорщику.

– С наслаждением! – согласился Плетнев и сделал попытку лечь.

Но Настя успела перехватить накренившееся туловище.

– Нет, негодяй, вам придется пойти в жандармерию и все рассказать!

– В жандармерию – никогда! – уперся полусонный Плетнев. – С жандармами – ничего общего! Гусь свиньям не товарищ! Они – свиньи, я – гусь!

– Тогда и я – гусь! – откликнулся из-за двери прапорщик.

– Ну и молодец! – сказал Плетнев невидимому собеседнику.

– И ты молодец! – не остался в долгу прапорщик. И снова вернулся к любимой теме: – Симпомпончик, иди сюда!

– Сейчас приду. – Плетнев рухнул на ложе и захрапел.

Настенька в отчаянии повернулась к Жужу:

– Как разбудить это животное?.. Из-за него отец страдает… Помогите, девушка!

Тронутая этим неожиданным обращением, Жужу ответила:

– Попробую!

Она полезла под кровать и достала запыленную боевую трубу.

– От улан осталась, – пояснила она Настеньке. – Меня ихний оркестр очень любил… Не знаю, получится ли. Давно не пробовала.

Жужу поднесла трубу к губам…

«Трум-турум-тум-тум-тум-тум!!!» – По заведению пронеслись призывные звуки боевой тревоги.

Тут случилось невообразимое. Плетнев в мгновение ока вскочил с постели и с непостижимой ловкостью впрыгнул в стоящие рядом с кроватью сапоги. Затем он просунул руку в рукав ментика и, издав гортанный крик, сиганул в окно. Настенька бросилась вслед за Плетневым, свесилась с подоконника и увидела леденящую душу картину: из всех окон выпрыгивали гусары, попадая прямо в седла и стремена. Барышни не успели опомниться, как заведение опустело.

– За мной, ребята! – провозгласил полковник Покровский, который был первым не только в бою.

Цокот копыт, ржание коней, пыль столбом… И выбежавшая Настенька услышала только удаляющиеся звуки залихватской гусарской песни:

Утром следующего дня по живописным окрестностям Губернска медленно ехала открытая карета, запряженная парой гнедых. На козлах сидел жандарм, рядом, придерживая забинтованную ногу, примостился Артюхов. В карете на сиденьях расположились господин Мерзляев и артист Бубенцов.

– Может, там? – спросил Мерзляев у Бубенцова, указывая на опушку леса.

– Нет, – вздохнул Бубенцов. – Тут нужного настроения не создашь. Береза – дерево легкомысленное… Может, вы меня в дубовой роще шлепнете? Дать дуба хорошо у дуба! – Артист засмеялся собственному каламбуру.