Елена Сазанович - Всё хоккей

– А я, между прочим, тебя никогда не любила! – Диана вызывающе топнула шпилькой. Она еще надеялась меня разозлить.

– Ну, и слава Богу. Вся твоя нерастраченная любовь достанется Лешке. И вскоре наверняка выйдет статейка под названием «Алешкина любовь». Для моей скромной персоны там места не останется.

– Останется, – угрожающе проскрипела Диана, – еще как останется.

– Ну и Бог со мной!

Нахлобучив шляпу, я направился к выходу. В коридоре налетел на пакет, заполненный мандаринами. Они, ярко оранжевые, покатились в разные стороны. Я принялся их ловко катать ногой по полу.

– Хочу заметить, что ты бывший хоккеист, а не футболист! – язвительно заметила Диана, все еще желая спровоцировать меня. Но я звонко чмокнул ее в щечку.

– А еще бывший любовник принцессы Дианы. Который расстался с ней только потому, что терпеть не может мандарины.

– Прекрати, Талька! – у Лехи явно сдавали нервы из-за моего беспечного вида.

Представляю, сколько раз он прокручивал в уме встречу со мной. Сочинял убедительный монолог, придумывал слова прощения. Но наша встреча далась ему настолько легко, что он этого не хотел понимать. И мне показалось, начал сомневаться в Диане. Поскольку я так радостно с ней расстаюсь, словно избавляюсь от непосильной ноши, значит, для этого есть причины. Он прав. Много причин. Я сочувственно посмотрел на Лешку.

– Ну, все, ребятки! – я шутливо им поклонился. – Как говорится в таких случаях – желаю счастья в личной жизни!

Леха уже в этом счастье определенно сомневался.

– И что ты теперь будешь делать, Талька? – хмуро спросил он.

– Как что? – я изобразил на своем лице искреннее недоумение. А что в таких случаях делают? Ухожу в монастырь.

С монастырем, пожалуй, я поспешил. Вскоре Диана незамедлительно раструбила об этом всем репортеришкам. Везде, где только возможно, повыходили заметки с сообщением, что известный хоккеист Белых, недавно убивший ученого Смирнова, покинул этот бренный мир навсегда и подстригся в монахи. А через пару месяцев в гламурном журнале для сплетников вышло злобное интервью с Дианой под названием «Лешкина любовь», в основном посвященное моей скромной персоне. Она не гнушалась интимных подробностей. И закончила тем фактом, что я чуть не убил из-за нее своего лучшего друга, ползал перед ней на коленях, желая вернуть любовь, что она лично вынимала меня из петли и что, наконец, я из-за нее ушел в монастырь, не сумев пережить суровые реалии жизни.

М-да, женщины могут простить что угодно, возможно, даже убийство из ревности, но только не счастье. По поводу расставания с ними.

Я не разозлился за эту статью, не возмутился. Мне она была в некотором роде выгодна. За монастырскими стенами меня уж точно никто не потревожит. Я могу считать себя вычеркнутым из списка, живущих на этой земле. Но это не означало, что я умер. Просто покинул этот навязчивый, лживый и бесперспективный мир. Чтобы обрести свой.

Но это все случиться попозже. А этим вечером я уходил навсегда от своей бывшей возлюбленной и своего бывшего друга. И ни капельки не сожалел об этом.

Я выскочил на улицу и глубоко вдохнул свежий воздух. Стоял апрель, но зима если и уходила, то крайне медленно. Сегодня она вновь крепко заняла свои позиции, одарив весенние календарные дни крепким морозом и снегом. Я искренне любил зиму. И чувствовал себя зимой как рыба в воде, словно Ихтиандр. Помню приятные ощущения детства, когда выглядывал в окно и видел медленно падающие белоснежные хлопья снега, сугробы и нашу спортивную площадку, уже залитую толстым слоем синего льда. Я благоговейно брал в руки клюшку, сентиментально, чтобы не видела мама, целовал ее. А потому принимался за важнейшую работу – точил и чистил коньки. Даже потом, когда хоккей стал моей профессией, ремеслом, которым надо заниматься круглый год, я все равно по наитию с благоговением ждал зиму. По детской привычке, по детским щемящим впечатлениям считая, что только зимой по-настоящему могу быть счастливым. Потому что только лед, холод и снег – полноправные составляющие настоящего хоккея. Другие времена года – это лишь искусственное его дополнение… Разве можно сравнить то ликование, когда, уставший, красный от мороза, с обледенелыми руками, коньками, переброшенными через плечо, возвращаешься домой и сразу лезешь в пенистую ванную, согреваться. А потом с жадностью набрасываешься на горячий ужин, вдыхая аромат жареной яичницы с луком и докторской колбасой. Разве может повториться это впечатление летом или весной, когда после тренировки в холодном зале сталкиваешься лицом к лицу с обжигающим солнцем. Это так противоестественно, так неуютно и не так красиво.

Теперь, эти детские воспоминания, эти вибрирующие ощущения до легких коликов в сердце, целиком захватили меня, когда я уже сидел в машине и вглядывался в лобовое стекло, на котором равномерно, влево и вправо двигались «дворники», расчищая падающий снег. Машина сорвалась с места. И я знал, куда она меня понесет. И я знал, куда именно сейчас, в эту минуту, хотел поехать.

Остановился я возле своего старого дома, в своем старом дворе, где мы когда-то жили с мамой. Где я не был с тех самых пор, как она умерла. Когда слишком поспешно, но и, не забывая о выгоде и, принимая крикливые аргументы Дианы, продал квартиру, где родился и вырос. И где, наверное, был по-настоящему счастлив.

Я вышел из автомобиля и, забросив голову вверх, долго вглядывался в окно на кухне, где горел свет. Совсем чужие люди уже живут там. Они наверняка сделали ремонт, поменяли обои и линолеум. Возможно, и двери, на которых с моего рождения мама химическим карандашом отмечала мой рост. И свет в окне тоже совсем другой. Хотя может быть разве другой свет? И все же я знал, что другой. Не мог объяснить, чем он отличается, но физически это чувствовал. Тот свет, свет моего дома, навсегда, в каких-то смутных, неосознанных ощущениях запечатлился в памяти. Убегая на каток, я все время оглядывался на окно и махал маме рукой. И возвращаясь, обязательно поднимал голову и видел в окошке маму, которая меня всегда ждала.

Сегодня меня никто не ждал. Сколь долго я бы не впивался взглядом в светящееся окно кухни. Боже, хоть бы на миг все вернуть… Я бы этот миг прожил не так. Я бы почувствовал полное ликование, полный восторг, благодарность и верность моему прошлому. Но вернуть уже ничего невозможно.

Слезы медленно потекли по щеке и я, словно задыхаясь, стал ловить ртом воздух. Снег прилипал к моим мокрым губам, языку. А я, словно надеясь на чудо, помахал рукой этому окну. И окно почему-то погасло. Я стал вглядываться в эту черную дыру, до боли сощурив глаза. Мне показалось это символичным, словно вот-вот, вдруг, нечаянно, перечеркнув догмы этого грамотно устроенного мира, вдруг появится мама и помашет мне в ответ.