Юрий Козлов - Изобретение велосипеда

Костя осторожно взял её за руку.

— Первый стих ты сочинила зимой на даче, — стал говорить он, — когда тебя наказали или игрушку не купили; ты стояла в ночной рубашке у окна, а снег падал, и ты сочиняла. Во всяком случае, ты читала, а я это вот представлял…

— Дальше!

— Понимаешь, в первом стихотворении есть детская романтика, а второе так себе. Для мамы с папой…

— Надо же, какой ты умный, — сказала Инна, — Как ты любишь всё на свете по полочкам раскладывать. Романтика… Для мамы с папой… Откуда ты знаешь?

Костя вздохнул.

— У тебя тяжёлый характер.

— И это ты знаешь?

— Это я чувствую.

Костя и Инна стояли около чёрного дома — крепости, сражавшейся с белой ночью. Солнце золотило окна, голубой воздух был нежен и прозрачен, облака, заходящие для атаки справа, розовели, как птицы фламинго.

— Нам ведь можно разойтись и не ссорясь, — сказал Костя.

— Извини, — сказала Инна. — Ты, конечно, прав. Но как подумаю о том, что завтра в школе будет.

— Тридцать девять с половиной, — сказал Костя. — Чёрт возьми, как тепло на улице.

— Что значит тридцать девять с половиной? — удивилась Инна. — У тебя сейчас такая температура? И поэтому тебе тепло? Ты, наверное, согреваешь весь мир?

— Мы поцеловались с тобой тридцать девять с половиной раз, — сказал Костя. — После каждого поцелуя я перекладывал спичку из коробка в карман.

— А когда получилось полспички? Откуда взялась половина?

— Когда Ходина подошла к беседке.

— Дай мне эти спички.

— Может, лучше их разделим?

— А как же сломанная?

— Не знаю…

— А я знаю! — Инна быстро и неожиданно поцеловала Костю. — Всё! — сказала она. — Это полпоцелуя. Итого, имеем сорок. Гони двадцать спичек!

Голубым вечером Инна казалась совсем бледной. Они пошли медленно вдоль чёрного дома, чтобы сделать последний круг и расстаться. Инна чиркала спички, они вспыхивали, она бросала их на асфальт, и спички гасли сразу или медленно догорали, скрючиваясь в чёрные подковки. Костя шёл рядом мрачный.

— У тебя такой вид, словно я бросаю эти спички тебе за шиворот, — сказала Инна.

Костя пожал плечами.

— Я ненавижу эту липовую символику! — Инна растоптала последнюю спичку. — И вообще, — глаза у неё стали злыми, — что будут завтра говорить в классе? И что будешь обо мне рассказывать своим друзьям ты?

— Я? Рассказывать?

Они уже обогнули дом и снова приближались к подъезду. Свет в окнах ещё не зажигали, только на последнем этаже Инниного дома горело какое-то шальное окно. Костя даже удивился, что оно вспыхнуло так рано. Но оно вспыхнуло не зря. Тут же зажглись окна в доме напротив. Прошло некоторое время, и окна в Иннином доме начали загораться с удивительной быстротой.

— Я знал, — устало сказал Костя, — что ты затеешь этот разговор. И поэтому я ещё раз повторяю: я люблю тебя! Я скорее умру, но сделаю всё так, как ты захочешь.

— Слушай! Вернись наконец на землю! — Инна отчётливо выговаривала каждое слово. — Мне бы очень не хотелось, — чеканила она, — чтобы кто-нибудь узнал об этих сорока спичках.

— Я это понял, когда ты начала их жечь.

— А мне плевать! Я понимаю только слова!

— Кто посмеет предположить, что мы с тобой целовались, тому я набью морду.

— Даже Гектору? — усмехнулась Инна.

— Ага… «Кто-нибудь» — это, оказывается, он. Серебристый олень, золотые рога…

— Я хуже, чем ты думал?

— Нет, — ответил Костя. — Ты добрая девочка. Ты прогуляла три дня с человеком, который тебе… — Костины руки дрожали, вытаскивая из пачки сигарету.

Инна всхлипнула.

— Костик! Милый! Я идиотка… Только…

— Серебристый олень, золотые рога, — сказал Костя.

Инна опустила голову.

— Завтра мы скажем, что прогуливали порознь, — Костя равнодушно смотрел, как убираются восвояси облака-фламинго.

— А на Невском встретились случайно…

— Шли в школу…

— Но проезжала иностранная делегация, и проспект было не перейти…

— Пожалуй, — сказал Костя. — Я завтра в школу совсем не пойду. Приду послезавтра. Так будет интересней.

— А я всё разведаю и позвоню тебе! — Инна чмокнула его в щёку и исчезла в подъезде. Лязгнул лифт. Костя медленно пошёл к остановке троллейбуса. Его обгоняли машины, толкали пешеходы, а он медленно шёл, глядя под ноги, словно был один на улице.

Алла Степановна Ходина ненавидела дождь. Главным образом из-за его коварства. Она постоянно забывала дома зонт, и дождь настигал её неожиданно, когда она куда-нибудь спешила — опаздывала, и не было у неё времени пережидать в булочной или в подворотне. Гордо подняв мокрую голову, бомбя ногами лужи, она добиралась до места продрогшая, со слипшимися в сосульки волосами, в кофточке, которая утром была такая милая, а побывав под дождём, выглядела, как тряпка.

Жила Алла Степановна в старом доме на Кондратьевском проспекте. Она занимала комнату в коммунальной квартире, где в прихожей тускло горела лампочка, в ванной гремели тазы, а на кухне висела таблица, кому сколько платить за свет. Кроме Аллы Степановны, в квартире жили две старухи сестры (каждая имела по комнате), и ещё в двух смежных комнатах обитала студенческая молодая семья. Алла Степановна покупала их дочке Насте шоколадки и рассказывала сказки, когда юные родители уходили в кино на вечерний сеанс. Раз в неделю Алла Степановна мыла в общей кухне каменные полы и проклинала своё коммунальное житьё.

Комната её — непропорционально удлинённая — напоминала пенал. В углу «пенала» чудом сохранился изразцовый камин — ныне вещь уникальная.

На голубоватых изразцах были изображены парусники — надув круглые паруса, похожие на бочки, они плыли куда-то по горбатым морям-волнам.

Когда в комнате бывало холодно, Алла Степановна сидела в тёплом халате около батареи и смотрела на этот никчёмный изразцовый камин. И чудились ей малиновые отблески пламени, треск поленьев, прыганье искорок, слышались какие-то весёлые голоса, звон фужеров за стенкой. Ей казалось, что вот-вот раздастся в дверь осторожный стук, войдёт кто-то в кивере и с усами и пригласит её в компанию, которая расположилась за стенкой.

Но ничего этого сегодня не было. Лил дождь, и солнце сидело в тучах, как жёлтый крот в норе. Алла Степановна стояла около двери в шуршащем, как осенние листья, плаще и вспоминала, куда она положила зонт.

Алла Степановна шла звонить. Дома телефона не было, поэтому звонить приходилось с улицы.

Лужи пенились, как шампанское. Будка стояла на углу, и, конечно же, какая-то девица, опершись на зонт, как на шпагу, выясняла отношения с неким Игорем, который (даже если только половина упрёков, высказанных девицей, соответствовала истине) был редким прохвостом, Алла Степановна долбила ребром монеты в стекло, по которому сбегали ручейки, и глазами умоляла девицу побыстрее закончить разговор.