Киаран Карсон - Чай из трилистника

То, что мы трое оказались здесь, в библиотеке "Дома Лойолы", — это кульминация длинной цепочки событий. Начну я, если позволите, с того, что в 1889 году — а в тот год родился Людвиг Витгенштейн — на званом обеде, устроенном в Лондоне влиятельным американским издателем, были представлены друг другу Артур Конан Дойл и Оскар Уайлд. В результате Уайлд получил заказ на написание "Портрета Дориана Грея", книги, в которой искусство и жизнь смешиваются до неразличимости; Дойлу был заказан "Знак четырех", роман, окончательно определивший образ Шерлока Холмса, которого многие считают реально существовавшим человеком из плоти и крови.

Произошла эта знаменательная встреча 23 августа, в день памяти св. Розы Лимской, которая, вступив в Третий орден св. Доминика[49], за образец для подражания взяла св. Екатерину Сиенскую. Что важно, св. Екатерину нередко изображают с книгой в одной руке и сердцем — в другой, эмблемами, хорошо знакомыми как Уайлду, так и Дойлу, которые, можно сказать, были двумя сторонами одной медали. Сравним первые строки обеих книг, заказанных в тот день.

"Знак четырех":

"Шерлок Холмс взял с камина пузырек и вынул из аккуратного сафьянового несессера шприц для подкожных инъекций. Нервными длинными белыми пальцами он закрепил в шприце иглу и завернул манжету левого рукава. Некоторое время (правда, недолго) он задумчиво смотрел на свою мускулистую руку, испещренную бесчисленными точками прошлых инъекций. Потом вонзил острие и откинулся на спинку плюшевого кресла, глубоко и удовлетворенно вздохнул".

"Портрет Дориана Грея":

"Густой аромат роз наполнял мастерскую художника, а когда в саду поднимался летний ветерок, он, влетая в открытую дверь, приносил с собой то пьянящий запах сирени, то нежное благоухание алых цветов боярышника.

С покрытого персидскими чепраками дивана, на котором лежал лорд Генри Уоттон, куря, как всегда, одну за другой бесчисленные папиросы, был виден только куст ракитника — его золотые и душистые, как мед, цветы жарко пылали на солнце, а трепещущие ветви, казалось, едва выдерживали тяжесть этого сверкающего великолепия; по временам на длинных шелковых занавесях громадного окна мелькали причудливые тени пролетавших мимо птиц, создавая на миг подобие японских рисунков, — и тогда лорд Генри думал о желтолицых художниках далекого Токио, стремившихся передать движение и порыв средствами искусства, по природе своей статичного. Сердитое жужжание пчел, пробиравшихся в нескошенной высокой траве или однообразно и настойчиво круживших над осыпанной золотой пылью кудрявой жимолостью, казалось, делало тишину еще более гнетущей.

Глухой шум Лондона доносился сюда, как гудение далекого органа".

У Дойла начало бесцеремонное, клиническое, конкретное; уайлдовское узнаваемо томное и цветистое. Но они дополняют друг друга и оба вдохновлены наркотиками. Кокаин и никотин — теперь я могу вам это открыть — всего лишь заменители Чая из трилистника, чье действие было знакомо обоим авторам; не подлежит сомнению, что многими своими шедеврами они обязаны ему. Отметьте в особенности описание обостренного чувства обоняния в тексте Уайлда и иллюзию движения, создаваемую изобразительным искусством, не говоря уже о наличии пчел. Эти симптомы вы и сами можете опознать по своему опыту.

Роман Уайлда — это аллегория о том, до чего мирское богатство ничтожно по сравнению с сокровищами души; в книге Дойла объект преступления — тайник с сокровищами, а преступники — пропащие души. И вашей миссией тоже будет, если вы согласитесь присоединиться к нам, приложить свои способности к поискам сокровища; но об этом немного погодя. А пока вспомните, что в сердцах крикнул Холмс Уотсону в конце первой главы: "Какая польза от исключительных способностей, доктор, если нет возможности применять их?"

Позвольте мне, говорил Селестин, привести еще три выдержки: первая — из " Знака четырех", вторая — из "Портрета Дориана Грея", а третья — из дневника иезуитского священника и поэта, отца Джерарда Хопкинса, за 1874 год.

"Там было сто сорок три бриллианта чистой воды, и среди них знаменитый "Великий могол", по-моему, он именно так называется. Говорят, что это второй камень в мире по величине. Затем там было девяносто семь очень красивых изумрудов, сто семьдесят рубинов, правда много мелких. Еще там было сорок карбункулов, двести десять сапфиров, шестьдесят один агат и несчетное количество бериллов, ониксов, кошачьего глаза, бирюзы и еще много других камней, чьи названия я тогда не знал. Теперь я знаком с камнями гораздо лучше, чем раньше. Еще там был жемчуг — около трехсот превосходных жемчужин, двенадцать из них оправлены в золотой венец".

"Затем у него появилась новая страсть: драгоценные камни. На одном бале-маскараде он появился в костюме французского адмирала Анн де Жуайез, и на его камзоле было нашито пятьсот шестьдесят жемчужин. Это увлечение длилось много лет, — даже, можно сказать, до конца его жизни. Он способен был целые дни перебирать и раскладывать по футлярам свою коллекцию. Здесь были оливково-зеленые хризобериллы, которые при свете лампы становятся красными, кимофаны с серебристыми прожилками, фисташковые перидоты, густорозовые и золотистые, как вино, топазы, карбункулы, пламенно-алые, с мерцающими внутри четырехконечными звездочками, огненно-красные венисы, оранжевые и фиолетовые шпинели, аметисты, отливавшие то рубином, то сапфиром".

"9 апреля. В Кенсингтонский музей. <���…> Сделал следующие заметки о самоцветах. Берилл: водянисто-зеленый; сердолик: насыщенный красно-телесный, индийская киноварь; альмандин: лиловато-красный; халцедон: либо молочноголубой, либо переливчатый сине-зеленый, либо сине-зеленый с искорками, либо тусклый желто-зеленый, тусклый оливковый, сиреневый, белый; гиацинт: коричневато-красный, тусклый рыжевато-багровый; хризопраз: красивый полупрозрачный зеленый либо тусклый с темными замутнениями; сардоникс: молочно-голубые чешуйки в коричневом; топаз: белый, краповый, вишневый, желтый, бледно-голубой, цвета желтофиоли; сардер показался лиловато-черным; яшма, или халцедон: тусклый телесно-коричневый; хризолит: синеватый с желтым проблеском или наоборот, также бледный желто-зеленый, также прозрачный желтый; цимофан: прекрасный камень, прекрасное имя".

Давайте сравним это любование самоцветами с видением нового Иерусалима, описанным святым апостолом Иоанном в «Откровении»:

"Основания стены города украшены всякими драгоценными камнями: основание первое — яспис, второе — сапфир, третье — халкидон, четвертое смарагд, пятое — сардоникс, шестое — сардолик, седьмое — хризолиф, восьмое вирилл, девятое — топаз, десятое — хрисопрас, одиннадцатое- гиацинт, двенадцатое- аметист".