Михаил Лифшиц - Любовь к родителям

Текст был собственный, злободневный. Световые и музыкальные эффекты были на уровне, с элементами вольнодумства. Пели песни Юлия Кима и Высоцкого, острили и даже, несмотря на двухмесячные репетиции, импровизировали. Спектакль имел успех. Гром грянул, когда я принес домой оценки за полугодие. Отец объяснил, что он и раньше знал, какое я ничтожество, но что я такая сволочь, он понял только сейчас. Не то чтобы отец озаботился моей судьбой из-за плохой успеваемости, скорее он почувствовал полную свободу. Ведь оскорблять и ругать домашних ему хотелось всегда, а тут такая возможность.

«Ел» меня отец основательно, и где-то в марте я попытался это прекратить, бросить школу и уйти из дома. Но сначала надо было устроиться на работу. Этого мне сделать не удалось – ученика десятого класса работники отделов кадров принять не имели права, посылали сначала в комиссию при исполкоме и говорили, глядя на мои заштопанные на коленке брюки: "Там объясните, какое ваше материальное положение". В исполком я не пошел, это было бы позором, который мог ударить рикошетом по отцу.

В школе я доучился и сдал экзамены в Институт связи, набрав на четыре балла больше, чем нужно было для поступления – пятнадцать вместо одиннадцати на трех экзаменах. Кроме того, тогда сдавали химию, экзамен, оставшийся от хрущевского лозунга "плюс химизация народного хозяйства", и сочинение, но эти экзамены, тоже хорошо мною сданные, в счет не шли, как "непрофилирующие".

Учился весело и легко, только один раз сильно болел на первом курсе. На втором курсе пришел на кафедру антенн и так стал антеннщиком. Наверное, потому, что антеннщики – самые гуманитарные из всех радиоинженеров.

Теперь, когда пришли новые люди, и среди них Гриша Явлинский, Яша Уринсон, Боря Немцов, Боря Березовский, Вова Жириновский, люди моего поколения, стало видно, что сплошного фронта антисемитизма не было, отдельные личности прорывались и сейчас вышли в первые ряды, то есть когда-то пооканчивали университеты и нашли работу в серьезных местах. Кое-кто, наверняка, по блату, но не все. Нужно было пробовать, ведь силы были, да и связи родители, если б захотели, нашли бы. Это я сейчас так думаю, а в то время я понимал, что дерзать не надо, меня не примут, опять же и родителям спокойней и меньше расходов.

Конечно, уровень притязаний нашей семьи был невысок. Автомобиль, хорошая бытовая техника, сырокопченая колбаса – на такие вещи даже не замахивались, однако в некоторых ситуациях фасон держали. Отец считал, что должен работать только в международном отделе центральной газеты, и был период, когда он сидел без работы, а семья без денег, пока не нашлось подходящее место. Брат мой через шесть лет после меня окончил школу и поступал на факультет журналистики МГУ, готовился с репетиторами, хорошо сдал экзамены, но конкурс среди школьников был очень силен, поступали сыновья Юрия Никулина, писателя Бакланова и еще несколько детей могучих родителей, которых приняли даже с меньшими, чем у Алеши, баллами. Отец ходил к декану Засурскому, добивался справедливости, и Алешу хоть на вечернее отделение, но все-таки взяли на журфак. Были и другие взлеты, в основном, потом, а тогда, в год моего поступления и всеобщего возмущения израильской агрессией, был выбран Институт связи, в котором я честно проучился пять лет.

Внешнее несоответствие моих родителей наверняка имело внутренние причины, биологические корни. Они ссорились до неприличия в любое время и в любом месте, где их настигал приступ взаимной ненависти: дома, на улице, в гостях. На даче в последнее время они даже выходили кричать на высокое крыльцо, чтобы полнее разоблачить друг друга перед соседями. Правда, к моему удивлению, никакая ссора не вызывала отмену запланированного мероприятия – насмерть разругавшись перед выходом из дома, они тем не менее отправлялись вместе в гости или в театр.

Эта пара не должна была иметь детей, но дети были. Когда-то цыганка предсказала матери, что у нее никогда не будет дочерей, а на вопрос "почему?" просто ответила: "Ну, не бывает у таких баб, как ты, дочек".

Первый сын моих родителей умер младенцем. Второй, то есть я, был довольно хилым мальчиком. Хоть я всю жизнь занимался спортом: плаваньем, трековым велосипедом, водным туризмом, лыжами, но это на энтузиазме, сил и дыхания не хватало никогда.

В детстве у меня болел живот, и мне на Сахалине вырезали аппендикс, как оказалось, напрасно – воспаления не было. Потом, к двенадцати годам, проявилась болезнь легких, которая меня вскорости и доконает. Мама устраивала меня в разные больницы на исследование, но диагноза так и не поставили.

Вскоре после зимних каникул на первом курсе я заболел всерьез – откашливался противными зелеными сгустками, лежать не мог совсем, ни днем, ни ночью, одним словом, пропадал. Мама добилась госпитализации в институт туберкулеза. Там меня продержали два с половиной месяца, установили, что туберкулеза нет, нашли эффективный антибиотик, который продается в каждой аптеке, а потом выгнали за нарушение режима. Дело в том, что я сдавал летнюю сессию первого курса, лежа в больнице – мама потихоньку приносила мне одежду, и я ехал в институт на экзамен, а потом снова отдавал маме штатский костюм – в туберкулезном институте было строго. После сдачи последнего экзамена, а их было четыре, плюс штук шесть зачетов, мы со школьными друзьями это дело отметили, и они меня засунули в окно палаты на высоком первом этаже уже в ночное время. А на следующий день меня изгнали. Да, по правде говоря, если бы меня и оставили, что делать со мной дальше докторам было неясно. Зато в течение многих лет мне выдавали в институте туберкулеза выписку из истории болезни с записью о нарушении режима, а я 25 лет продержался на том простом антибиотике, и только недавно пришлось искать новый.

Сдав сессию, я поступил хорошо, и родители решили меня поощрить – купить мне часы. Мы отправились с отцом на Арбат, сначала на Старый, в магазин «Часы». Там нашлись очень симпатичные часы за 27 рублей. В принципе, остановившись на них, мы решили сходить в "Малахитовую шкатулку", еще там посмотреть. В этом магазине на Новом Арбате я увидел часы, которые полюбил с первого взгляда – на черном циферблате были три золотых концентрических кольца, такие красивые и солидные. Мне редко что нравилось из вещей, а эти часы понравились. Они стоили 40 рублей. Цена не очень высокая, попадись они нам сразу, отец бы мне их купил, но тут была альтернатива. Мы пошли назад, потом вернулись в "Малахитовую шкатулку" – отец не хотел на меня давить, все-таки меня же награждали, но я чувствовал, что ему жалко 40 рэ. За время этих переходов я созрел, то есть убедил себя в необходимости покупки более дешевых часов – стал объяснять отцу, что более дорогие часы нельзя будет взять с собой на летний отдых, что цена не определяет качество и другую подобную муть. Мы в третий раз пошли на Старый Арбат и купили часы за 27 рублей.