Марио Льоса - Похождения скверной девчонки

– Кажется, сегодня ты не слишком расположен faire la fête, [30]Рикардито, – сочувственно произнесла она во время десерта. – Хочешь, отложим до другого раза?

Я решительно запротестовал, поцеловал ей руку и поклялся, что, несмотря на ужасные новости, провести с ней целую ночь – самая заветная моя мечта. Мы пришли в мою квартиру на улице Жозефа Гранье – я заранее расставил цветы в гостиной и спальне, – она достала из маленького саквояжа кокетливую ночную рубашку, зубную щетку и смену белья на следующий день. Когда мы легли в кровать, я, к ужасу своему и великому унижению, понял, что в этот вечер ни на что не годен.

– У французов это называется fiasco, – сказала она с веселым смешком. – Знаешь, на моей памяти такого у меня с мужчинами никогда не случалось.

– А сколько, интересно, у тебя было мужчин? Дай попробую угадать… Десять? Двадцать?

– Ой, я всегда плохо ладила с математикой, – рассердилась она. И приказала: – Лучше займись мной. У меня ведь нет причин для траура. Этого твоего приятеля Пауля я едва знала, и, вспомни-ка, именно из-за него мне пришлось ехать на Кубу.

Затем так же непосредственно, как если бы закурила сигарету, она повернулась на спину и раздвинула ноги, прикрыла локтем глаза и замерла в неподвижности – такое полное погружение в себя, когда она забывала обо мне и обо всем на свете, означало, что она жаждет получить наслаждение. Обычно она медленно приходила в возбуждение, медленно приближалась к финалу, но в ту ночь все длилось еще дольше, чем всегда, и мне пришлось два-три раза устраивать себе передышку, потому что язык мой деревенел и переставал слушаться. Тогда я принимался целовать ее, пил ее слюну. Но вскоре она властной рукой заставляла меня продолжать, дергала за волосы и щипала кожу на спине. Наконец я почувствовал, как она вздрогнула, различил слабый-преслабый стон, который, казалось, поднимался к устам откуда-то из живота, я ощутил, как она напряглась, и услышал протяжный и томный вздох.

– Спасибо, Рикардито, – прошептала она. И почти сразу же заснула.

А я очень долго лежал без сна – тоска душила меня. Потом заснул тяжелым сном, мне снились кошмары, которых наутро я не мог вспомнить.

Проснулся я часов в девять. Солнца уже не было. Через окно в потолке виднелось пасмурное небо, вечное линяло-серое парижское небо. Она спала, повернувшись ко мне спиной. И выглядела совсем юной и хрупкой. Почти детское тельце, сейчас такое спокойное, едва заметно дышало – легко и размеренно. Никто не мог бы и вообразить, до чего непростая жизнь выпала ей на долю с самого часа рождения. Я попытался представить себе ее детство – кто не знает, как живется бедным в Перу, им родина кажется сущим адом. Представить юность, которая была не лучше: тысячи невзгод, злоключений, компромиссов, лишений, – все, что ей пришлось пережить в Перу, на Кубе, чтобы вырваться вперед, достичь того, чего она в конце концов и достигла. Она стала холодной и черствой, потому что ей пришлось яростно защищаться, бороться с бедами и злой судьбой. Я пытался представить все те постели, через которые ей довелось пройти, чтобы не погибнуть, не дать себя затоптать. Многому ее научил собственный горький опыт. Я чувствовал невероятную нежность. Я знал наверняка, что буду любить ее всегда – на счастье себе и на беду. Глядя на нее, прислушиваясь к тихому дыханию, я ощутил внутри жаркое пламя. Я принялся очень медленно целовать спину, приподнятые ягодицы, шею, плечи и, заставив скверную девчонку повернуться, – груди, губы. Она притворялась спящей, но на самом деле уже проснулась, во всяком случае, легла так, чтобы мне было удобнее. Я почувствовал влажность ее лона и впервые смог войти в нее без малейших затруднений, без ощущения, будто я овладеваю девственницей. Я любил ее, любил, зная, что не могу без нее жить. Я стал молить, чтобы она бросила месье Арну и перебралась ко мне, обещал, что заработаю много денег, буду ее баловать, потакать всем капризам, я…

– А ты вроде как очухался, – засмеялась она, – и даже продержался куда дольше, чем в прошлые разы. Я уж было решила, что ты стал импотентом после вчерашнего fiasco.

Я хотел сам приготовить ей завтрак, но она предпочла куда-нибудь пойти – захотелось непременно съесть croissant croustillant. [31]Мы вместе стояли под душем, она позволила намылить себя и вытереть полотенцем, а потом я, сидя на кровати, смотрел, как она одевается, причесывается и готовится к выходу. Я сам надел ей мокасины, прежде перецеловав один за другим все пальцы на ногах. Взявшись за руки, мы зашагали к бистро на улице Бурдонне, где круассаны и вправду хрустели так, словно их только что вынули из печи.

– Скажи, Рикардито, как по-твоему, если бы тогда ты не услал меня на Кубу, а оставил у себя, здесь, в Париже, сколько бы мы протянули вместе?

– Всю жизнь. Я бы сделал тебя такой счастливой, что ты никогда бы меня не бросила.

Она больше не шутила и глянула на меня очень серьезно, даже слегка презрительно.

– До чего ты наивный, вечно витаешь в облаках, – проговорила она врастяжку, с вызовом уставившись мне в глаза. – Ты меня плохо знаешь. Я ведь останусь только с очень богатым и очень сильным человеком. А тебе, к сожалению, таким никогда не стать.

– А что, разве счастье только в деньгах, скверная девчонка?

– Я знать не знаю, что такое счастье, и знать не хочу, Рикардито. Но в одном крепко уверена: счастье ничего общего не имеет с той пресной романтической штукой, какую воображаешь себе ты. Деньги дают чувство уверенности, надежности, дают защиту, позволяют по-настоящему наслаждаться жизнью, не думая о завтрашнем дне. И это единственная форма счастья, которую можно потрогать руками.

Она продолжала смотреть на меня с той холодностью во взгляде, которая легко превращалась в лед и странным образом словно замораживала все живое вокруг.

– Ты хороший парень, но у тебя есть один ужасный недостаток: полное отсутствие амбиций. Ты ведь вполне доволен достигнутым, да? Но это ноль, пшик! Вот поэтому я и не стану твоей женой. Мне ведь всегда будет мало того, что есть. Всегда будет хотеться большего.

Я не нашелся с ответом, потому что, как ни больно в этом признаться, она попала в точку. Для меня счастье – быть с ней рядом и жить в Париже. Значит, ты, Рикардито, безнадежный неудачник, посредственность? Да, возможно. Перед выходом из бистро мадам Арну пошла позвонить. Вернулась она встревоженная.

– Мне жаль, но я должна покинуть тебя, пай-мальчик. Возникли кое-какие проблемы.

Больше она ничего объяснять не стала и не позволила отвезти себя домой или туда, куда направлялась. Мы на минуту поднялись ко мне, она собрала вещи в саквояж, и я проводил ее до станции метро «Военная школа», где она села в такси.

– Знаешь, мы все-таки прекрасно провели время. Несмотря ни на что, – сказала она на прощанье, едва коснувшись губами моих губ. – Чао, mon amour.