Зуфар Гареев - Показания Шерон Стоун

Все входят, с уважением хихикая.

– А мы того, брат… Не поняли… Думали, ку-ку, приехали…

– Артист! Как тебе такое в голову пришло!

Рассаживаются, преодолевая смущение, через время опять обнявшись по-братски поют:

Хорошая, кстати, песня, душевная. И всегда в России к месту, как ни поверни.

Она любит просыпаться по утрам когда солнечно и сыро, всю ночь шел дождь, а утром нещадно и благословенно парит…

…По широкому подоконнику ходит взъерошенная Степанида, строго поглядывая на Марину.

«Матушка, проголодалась…»

Трегубова громко зовет:

– Вера!

«Ты мне принесла письмо, Степанида? О том, что всю ночь шел дождь, всю ночь грохотало и сверкало, что все косточки смыло в ручей, а потом в реку, а потом в море, а потом, вообще, просто в безвременье…»

«Ну вот, растараторилась…» – бурчит Степанида.

«И на чистой-чистой земле никакой пищей не пахло, а пахло только июлем и озоном… и мокрыми ветвями… и сырой тяжелой водой… И на траве лежала я, щекой вниз…»

«Поутихла бы…» – поучает Степанида.

Марина говорит Вере:

– Принесите чего-нибудь Степаниде.

Вера приносит куриную ножку на блюдечке, ставит на прикроватную тумбочку. Степанида улетела с ножкой.

Между тем к завтраку в ее дом торопятся родители. Одна машина уже во дворе. Выходя из нее, Сергей Юрьевич чуть подвернул ногу, ойкнул. Через полминуты въезжает Валентина Михайловна. Родители стараются держатся солидно, выходит как всегда – чопорно.

– Выпрями спину! – не устает приказывать Валентина Михайловна. – Не хромай! Тебя это старит!

Отец пытается не хромать.

– Тебе уже надо подкрашивать брови. Ты знаешь, что Саркози подкрашивает ресницы и губы?

– Не делай глаза круглыми! Так смотрят только гастарбайтеры!

Эти педагогические завтраки повторяются регулярно каждую неделю, круглый год. За завтраком прислуживают Вера и ее пожилая мать. Мать привычно пилит дочь.

– Всю жизнь с тобой как на пороховой бочке, всю жизнь! Скажи, чего ты хочешь? Что с тобой происходит?

Марина снимает с вареного яйца плотную нарядную рукавичку, берет яйцо в руки и тупо смотрит на мать как на пришельца из далеких миров.

– Ты путаешься с какими-то бандитами! Они же убийцы! Убийцы все!

«Я и сама убийца…»

– Ты подумала об отце, о его реноме?

– Папа у тебя есть реноме?

Валентина Михайловна не дает ответить:

– Ты была такая хорошая тихая девочка! Посмотри, в кого ты превратилась!

«Теперь в ворону наверно. Или в кобылицу. Я покажу Чепелю, как громко писают кобылицы на закате и на рассвете».

– А я отвечу: в труп ты превратилась! У тебя нет блеска в глазах и нет интереса! Скажи, ты страдаешь аутизмом?

«Да. В труп».

– Ну, скажи – и я спасу тебя! Только скажи это «я страдаю аутизмом, я серьезно больна – помогите мне!» И я спасу тебя!

Марина произносит с сильной иронией:

– Мама, спаси меня, дорогая!

Положила яйцо обратно, прибросила рукавичку.

– Ни мужика, ни увлечений, ни интереса, ни внука…

Глаза Валентины Михайловны увлажняются: внуки – больное место.

– Ты думаешь о нашем реноме? Папа высоко взлетел, но ты его можешь очень низко опустить, Марина! Ты его можешь очень низко нагнуть!

– Папа, у тебя есть реноме?

Сергей Юрьевич подмигивает:

– Нету. Зачем мне реноме?

– Опять двадцать пять! Это дом сумасшедших! Ноги здесь моей больше не будет! Два идиота! Два идиота и больше ничего!

Идет к выходу. Возвращается за забытой сумочкой, принюхивается, швыряет на пол.

– Сюда написала кошка! Когда я возвращаюсь домой после вас, из мой сумочки несет мочой!

Вера обычно не очень вежлива:

– Не писала Груша!

– А я говорю написала! Ваша кошка мстит мне! Ваша кошка – мерзавка! Она как торпеда устремляется к моей сумке!

– Не писала Груша!

Валентина Михайловна стучит ногами:

– Писала! Писала!

Вера обреченно сдается:

– Ну хорошо, написала…

Валентина Михайловна подбирает сумочку:

– Так бы и сказала сразу!

В дверях оборачивается.

– Так бы и сказала сразу, нахалка!

Вера злорадно кричит вслед:

– Написала! Написала!

– Ну, конечно! Что еще может произойти в этом идиотском доме? Ничего!

Ну, почему же ничего? Спустя минуту, например, отец и Марина кружат в вальсе, музицируя себе:

– Тра-та-та-та…

И она так легко, так свободно кружит отца, будто он ничего не весит.

– Тра-та-та-та… Ну какое у меня реноме? Я практически пенсионер, то есть вольная птица. Нафига мне реноме?

– Ну и я вольная птица… Тра-та-та… Полетим вместе?

– Ты полетай, а я на земле твои пожитки покараулю, хорошо?

– Хорошо, папа! Спасибо тебе, милый мой, добрый папа…

– Только будь осторожна, доча… Опасно это. Береги себя. Тра-та-та-та…

После вальса – горячий крепкий кофе (как она любит эти минуты с отцом), черные анекдоты с матерком, над которыми они ржут как последние свинтусы. Потом отец уезжает…

В 11. 00 массаж…

Трегубова обнажена, лежит на спине. Ей разминают икры и ступни. В руках Трегубовой толстый модный журнал с фотосессией из ее театра (она – в роли Клеопатры). На Клеопатре – знакомый инкрустированный топик. Трегубова надписывает массажистке.

– Мы с девчонками просто обалдели, Марина Сергеевна! Вы намного харизматичнее, чем Моника Белуччи. Это все говорят!

Юля бережно берет протянутый журнал, вздыхает:

– Эх, если бы еще знать откуда она берется…

– Кто? – не поняла Трегубова.

– Эта самая харизма…

– Харизма… Юля, у вас есть безвестный юноша? – спрашивает Марина рассеянно.

– Безвестный? Боюсь, что все мне они хорошо известны, эти долбанные юноши… Далеко не с лучшей стороны.

– Ну, почему же вы их изучаете? Если не изучать – не будет никакой стороны: ни лучшей, ни худшей.

– Да они просто в печенки лезут со своими проблемами… В мозг…

Звонит мобильный.

– Вот, пожалуйста, легок на помине… Хотите сами послушать?

Трегубова с любопытством берет трубку.

Срывающийся голос:

– Юля… Я еще раз говорю… Подумай сама и не говори мне, что говорит твоя мама… Я – твой молодой человек, понимаешь? А бывший уже – никто! Никто, запомни, Юля!

Юля, подмигнув Трегубовой, отвечает:

– Почему он никто?

Голос срывается в истерику:

– Он – никто! Он уже не твой молодой человек! Ты ему делала ЭТО вчера? Скажи, Юля, делала!

Юля мурлычет:

– Да, делала. Это было так вкусно… няка-няка…

Теперь это уже не голос, а просто верещащий дурдом:

– Юля, пойми – я твой молодой человек, а бывший уже никто… Пойми ты это своей головой – он не твой молодой человек! Он уже быв-ший!

Трегубова отстраняет трубку.

– А что ты делала – «это»?

– Бывшему? Я ему…

Она шепотом что-то говорит на ухо Трегубовой.