Антон Фридлянд - Запах шахмат

Дюрер: Как Вера?

Ренуар: В порядке. Сидит рядом. Передать ей что-нибудь?

Дюрер: Да, передай ей что-нибудь.

Ренуар (мимо телефонной трубки): Альбрехт передает тебе привет и обнимает. Он очень рад, что с тобой все хорошо. (Дюреру): У меня вопрос по поводу того, что лежало на столе в кухне. Это твое или оно принадлежало Миро?

Дюрер: Теперь можно считать, что это – мое.

Ренуар: Извини, что я вмешиваюсь не в свое дело, но зачем тебе столько этого?

Дюрер: Я разберусь с этим, Огюст. Ты прочитал белые буквы на столе?

Ренуар: Да. Очень интересная надпись. Где ты?

Дюрер: Встречаюсь с Яблонской в ее клубе через десять минут.

Ренуар: С Яблонской?

Дюрер: А что тебя удивляет?

Ренуар: Я думал, она уже… Ладно. Созвонимся позже.

Он дал отбой как-то слишком торопливо. Я попросил Гогена вести машину быстрее. У клуба мы оказались не через десять минут, а через шесть.

Первый знакомый, которого я встретил в холле – Марк Шагал. Он уже собирался уходить. «Я случайно услышал, что концерта не будет», – сказал он. Значит, я опоздал.

Если бы только шахматы! Теперь другой незримый символ маячил внутри и снаружи моего истощенного мозга. Символ, символизирующий сам себя, древний и банальный, как сама жизнь. Я о смерти. Этого явления стало слишком много вокруг меня – мои новые знакомые один за другим выбывают из ротации, и ничего с этим поделать я не могу, лишь стою и слушаю, как рвется паутина невидимых связей, стою и слушаю, словно юный природовед, которого кульминация бабьего лета застала в тихом неподвижном лесу.

Мне жаль. Вот что я могу сказать.

Жаль Дали и Пикассо, Миро и Яблонскую. Жаль Родена, который, судя по всему, тоже скоро перейдет из разряда близких знакомых в разряд незнакомых понятий. Даже Шагал, убивший только что мою несбывшуюся любовницу, вызывает у меня жалость – ведь очень скоро и его не станет, как не станет Ван Гога, Ренуара и, наверно, Дюрера. Я успел забыть свое настоящее имя, и оно звучало в моих мыслях словно чужое.

– Эй, Шагал, подожди! – я догнал его на улице.

– Чего тебе? – видно Шагал не настроен был сейчас общаться. Понимаю.

– Яблонская… – я немного запыхался. – Она…

– Да, – бросил Марк в сторону. Он уже был возле своей машины.

– Почему это случилось? – спрашиваю я.

Шагал остановился.

– Что? – он удивлен.

– Почему вы убили Яблонскую? – расшифровываю я свой вопрос.

– А кого нужно было убить? Меня? Родена? Миро? Тебя?

– Почему вообще нужно было кого-то убивать?

– Если удалить одно звено, вся цепь развалится, – Шагал явно повторял чьи-то слова. – Если удалить именно то звено, которое нужно.

– А ты уверен, что Яблонская была именно тем звеном?

Шагал пожал плечами.

– Не уверен, – он открыл дверцу автомобиля. – Но меня это не особо волнует. А вот почему тебя это так взволновало, Альбрехт?

Действительно, почему?

– Пока, Альбрехт.

– Пока, Марк.

Если бы я мог удалить этот разговор из случившегося, обязательно нажал бы «Delete». Нет смысла обсуждать с убийцей убийство, все равно, что беседовать с лунатиком о Луне.

Восемь часов вечера. Одна публика прибывала, другая публика покидала клуб, обсуждая отмену концерта. Я стоял на площадке перед клубом, и был совсем один – движущаяся вокруг толпа помогала ощутить чувство агрессивной пустоты, хорошо знакомое, хорошо забытое, хорошее чувство. С этого момента я свободен. Расследование истории взаимопроникающих самоубийств закончено – персонажи истории мертвы, а заказчик повествования находится в бегах. Самое время навестить родителей.

Я – единственный ребенок у них. Мои родители родились в один день, и им в этом году исполняется пятьдесят пять. Я очень люблю стариков и пока, к сожалению, не нашел способ демонстрировать им свою любовь.

Я позвонил им, чтобы предупредить – я в Киеве, через пол часа приеду. Трубку взял папа.

– Здравствуй, папа. Я в Киеве. Через пол часа приеду.

– Приезжай, дорогой. Ты надолго в Киев?

– Еще не знаю. Мама дома?

– Вышла в магазин.

– Ну, давай, пап. Скоро увидимся.

– Купи торт.

Гоген был мрачен – видно, ему досталось от Ренуара за сегодняшний визит Миро через балкон.

– Где Ван Гог? – поинтересовался я. – Уже вернулся в Киев?

– Не знаю, – нехотя ответил Гоген. – По вопросам, касающимся задания, контактируй с Ренуаром.

– Какого задания, Поль? Нет никакого задания. Закончилось.

– Я не знаю и знать не хочу, что ты делаешь для Винни, – произнес Гоген. – Я просто твой телохранитель. И не путай меня с кем-то другим.

– Сердишься?

– На тебя? За что?

Ну да, вроде не за что.

Я уже успел присвоить имени «Огюст Роден» ярлык прошедшего времени, поэтому, когда это имя высветилось на экране телефона, я погрузился в шок на несколько секунд, но все же ответил.

Роден: Альбрехт, я все знаю. Ренуар рассказал мне.

Дюрер: О чем, Огюст?

Роден: Не притворяйся. Я знаю о том, что я – следующий.Скажи, это правда? Правда ли, что Роден написал мое имя?

Дюрер: Послушай, Роден, но ведь это же глупо! Миро перед смертью пишет твое имя на моем столе. Ну и что? Каким образом это происшествие может привести к твоей смерти?

Роден: Сразу видно, что ты ничего не знаешь о Тренинге. Личность может противостоять любой силе, кроме своей собственной. Я получил указание, и теперь…

Его последние слова потонули в помехах.

Дюрер: Роден, успокойся. Давай встретимся, вместе разберемся во всем, что случилось за последние дни…

Роден: Я во всем уже разобрался, Альбрехт. Запомни имя – Франсиско Гойя. Он должен последовать за мной, как обещал это Тренингу.

Слышно было, что он вот-вот прервет связь.

Мы вырулили на набережную.

– Роден, не бросай трубку! Давай встретимся прямо сейчас! Ты где?

И мы встретились прямо сейчас – ведь это именно его автомобиль несся по встречной полосе в клубах звуковых сигналов. Роден, откинувшись назад, сжимает руль прямой левой рукой, правой все еще придерживая телефон возле уха. Это едет самоубийца. Он целится в опору моста, но машину выносит на встречную полосу. Гоген резко бросает наш автомобиль на обочину, и совсем рядом раздаются три лязгающих удара, один за другим. Это Роден таранит нашу полосу – его искореженная машина, вертясь в искрах и скрежете, словно в замедленном видео проплывает за стеклами мерседеса. В машине уже нет водителя – тело Родена лежит в пяти метрах отсюда.

Я решил не ехать к родителям в этот вечер.

Вместо этого я отправился домой. Домом я привык именовать любое место, где остались мои вещи. А поскольку в квартире Дали, доставшейся мне во временное пользование, кроме вещей находился еще и человек, ожидавший моего возвращения – Вера Мухина, то это место на карте Печерска я мог с уверенностью называть своим домом.