Катя Метелица - Азбука жизни

Но вот характерное различие: "Дневник московского школьника" открывался поэтическим призывом "Благослови Москву, Россия!", а в "Дневнике школьника Подмосковья" такой цитаты я не обнаружила. И — вместо "Москва! Как я любил тебя, святая родина моя" — ивантеевским, реутовским и нарофоминским учащимся на соответствующей странице их, подмосковного, дневника предлагается отрывок о том, что "в одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань". Возможно, составители исходили из того, что люберецких и барыбинских детей может покоробить упоминание о Москве как о родине и, кроме того, они живее представляют себе телегу и лань, нежели дети таганские и арбатские.

Но самое интересное вот что: мне удалось приобрести "Дневник российского школьника", — так он и вовсе посвящен 200-летнему юбилею Альпийского похода А.В. Суворова, нигде ни словом не поминает Александра Сергеевича и вместо Указа Ельцина публикует таблицу перевода английских мер в метрическую систему, основные тригонометрические формулы, таблицу спряжения глаголов, а также телефоны службы анонимного обследования на СПИД и прочие небесполезные вещи. При этом в выходных данных значится некое ООО «Химера» (!), в то время как "Дневник московского школьника" и родственный ему "Дневник школьника Подмосковья" являются детищами НПО «Образование». Поистине, неисповедимы пути Твои, о Господи.

Но если подумать — все как раз на своих местах. В стране Литературии, — где поэт уже и не поэт вовсе, а наше всё, — именно указы о культуре, виньетки, бурные потоки цитат и прочие скирлы относятся к области «образования», а глаголы-исключения и анонимное обследование на СПИД — к области «химер». Так уж у нас повелось, ничего тут не попишешь.

Множество людей согласны с тем, что душа находится прямо под грудью, посередине, где желудок. Оттуда-то она и уходит в пятки, это абсолютно физиологическое ощущение.

Впервые попробовать его дала мне любовница первого мужа, девушка-полиглот сложного афробританского происхождения. Я пыталась сопротивляться:

— Может, не стоит… Ведь странно это как-то. Как-то непривычно.

— Ничего, Катя, ты очень скоро привыкнешь! — парировала настойчивая девушка-полиглот, лучезарно улыбаясь. — Тебе понравится! — жарко дыша, убеждала она. — Тебе это необходимо сейчас, понимаешь? Ты взвинчена — надо успокоить нервы. Ты подавлена — надо взбодриться. Не нужно бояться неизвестного, Катя. Не нужно любить только приятное, сладкое и красивое! Посмотри на меня — я люблю его уже давно! Я можно сказать жить без него не могу! И, между прочим, твой муж, — зрачки шоколадных глаз необыкновенно расширились и сразу же сузились в точку, — твой муж, он тоже пробовал. Несколько раз. Сначала он был насторожен — он ведь, ты знаешь, достаточно консервативный человек. Но потом, Катя, потом ему понравилось! Знаешь, он вошел во вкус…

Остатки интереса к пристрастиям отца моего ребенка шевельнулись в душе. И я попробовала. Немножко.

"Хочет отравить", — отчетливо сформулировалось подозрение.

— Хочешь отравить? — полувопросительно-полуутвердительно сказала я коварной сопернице (имя ее я никак не могла толком запомнить). Экзотичная девушка, спору нет. В таких-то и бурлят шекспировские страсти. Смесь Отелло и леди Макбет. Какая-то лишняя она в моей жизни. Навязывает свои варианты. А я, должно быть, лишняя как раз для нее. Отравит ведь. Легко!

— Катюшка, прекрати ты, правда! — вмешался тут же случившийся приятель, процветающий бизнесмен и одновременно наркоман с пятнадцатилетним стажем (и такое бывает). До этого он тихо сидел, уставившись в свою чашку и блаженно улыбаясь. — Отличная вещь, дурочка! Концентрирует волю и проясняет сознание. Повышает самооценку. Ты попробуй, очень вкусно!

— Точно лист жуешь капустный! — автоматически включился у меня рефлекс молодой матери.

— Какая капуста, что ты несешь! Отличный радикальный вкус. А запах! Запах какой! Как у хорошего гашиша. Даже приятней. Не такой сильный и не такой сладкий. Лучше, чем у гашиша. Поняла?

Я внюхалась. Что-то знакомое. Но далекое. Надо вспомнить. Как там они мне советовали — расширить сознание?

Расширяю. Зловещие афроанглийские улыбки исчезают вдали. Никаких подозрительных советчиков, никаких назойливых полиглоток. Никакого мужа и соответственно никаких с ним ссор. Мне легко… Черта с два мне легко! Оба плеча оттянуты ужасными тяжестями. Ноги то разъезжаются на льду, то вязнут в мерзкой снежной каше. Дурацкие лыжи с дурацкими палками невозможно удержать, не то что нести. На глаза лезет мерзкая красная шапка из шерсти под названием «ровница», а я хочу мохеровую, голубую. Еще я хочу такую сумку, с которыми ходят взрослые девушки, вместо этого дурацкого портфеля, набитого дурацкими толстыми, бессмысленными учебниками.

Особенно я ненавижу физику. "Это вам не Пёрышкин, Метелица, это Кикоин!" — потрясает передо мной учебником нервная и неопрятная физичка. Намекает на то, что класса до седьмого (или восьмого?) я еще как-то понимала ее предмет, и даже считалась способной, а затем впала в ступор. "Это не Дюма, это Кикоин и Кикоин!" — вижу, что не Дюма. — "Недостаточно просто решить задачу. Надо понимать ее физический смысл!" — господибожемой!

"В моей жизни нет физического смысла", — написала я ей на листке с контрольной (которую не решила и даже не стала списывать). Ответа не последовало.

По физкультуре учебника нет. Зато есть форма, которую нужно не забывать дома. Таскать туда-сюда. А в третьей четверти — лыжи. С одной стороны, это хорошо: можно прийти не в идиотском школьном платье, а в джинсах. Но сами лыжи! Как не дано мне постичь Кикоина и Кикоина, так не дано и пройти на лыжах кросс за какое-то время, установленное нормами ГТО. Или хотя бы — просто пройти этот расстояние, целиком. Я не готова ни к труду, ни к обороне. Ледяной ветер ужасно больно сечет лицо. Снег либо налипает на лыжи неподъемным грузом, либо проваливается под ними на полметра — третьего не дано. Правая лыжа слетает с ноги в пятый раз. Крепление, видимо, погнулось, присоединить ее к ботинку не получается. Я отцепляю тогда и левую лыжу, подхватываю эти проклятые палки и ухожу со всем этим хозяйством в школу. Где по крайней мере тепло.

— Нельзя любить только сладенькое и приятное, Катя, — внушает мне афроангличанка. Сознание у меня, видно, опять сузилось, и она сидит тут, улыбается. Да, ей хорошо так говорить. Имеет право. Она-то, в отличие от меня, ушла из родительского дома в шестнадцать лет. Выучила восемь языков. Ездила на войны. Военным корреспондентом. На пять войн. Вот сейчас — борется за свое право на счастливую семью. ("Мне уже пора родить", — доверительно сообщает она мне, объясняя, почему мой муж должен перейти теперь к ней.) А я…