Алекс Тарн - И возвращу тебя…

— Вышли на Чико, — продолжил Берл, игнорируя Люсин вопрос. — От него — к тебе. Вот и все. Теперь твоя очередь. Где сейчас Геля?

Люся снова отхлебнула из горлышка, пожала плечами.

— Не знаю. Давно мы уже потерялись. Чико купил нас четырех: Гелю с Викой, меня и еще одну Люську. Тех, что остались у бедуинов, я с того дня не видала. Но они вас, наверное, и не интересуют. Кого они вообще интересуют? — она горько усмехнулась. — Интересуют, пока в них суют. Трудись, падла, пока передок не лопнет, а лопнул — подыхай на свалке. Теперь лежат, небось, где-нибудь в песках за Беер-Шевой…

— Слышь, Люся, я тебя здесь не оставлю, ты не сомневайся, — сказал Колька, глядя в сторону. — Ты мне только с Гелькой помоги.

— Да я ж вам говорю — не знаю. Когда тот маньяк Вику зарезал, нас сразу в полицию забрали — всех троих… потом в тюрягу, потом поселили в Тверии, типа, как свидетелей, до суда. Там и жили несколько месяцев, там она и родила.

— Родила… — эхом повторил Колька.

— Ага. Ты, значит, не знал… Да мы и сами не знали. Только тогда и открылось, когда живот вырос. Дура она, конечно. А кто не дура? Я что — не дура?.. — она забрала у Берла бутылку и сделала очередной глоток. — А у нее еще и шок был тяжелый. Так нам Сара объяснила. Они тут, чуть что, так в шок впадают. Для нас это обычная жизнь считается, а для них — шок.

— Сара? — переспросил Берл.

— Психолог. К ней от полиции психолога приставили, для душевной помощи. Звали ее Сара. Хорошая старушечка, из религиозных. К Гельке привязалась, все сидела с ней, разговоры разговаривала. Вернее, говорила-то она, а Гелька молчала, как пень. То есть совсем, глухо, ни слова. Иногда головой кивнет — и на том спасибо. И не только с Сарой, но и в полиции, и даже с нами… Разве что по ночам иногда речи толкала. Во сне, горячо так, быстро, ни черта не разберешь. Только так и знали, что не онемела, а просто говорить не хочет. Не хочет — что тут такого? Вот я — почему говорю? — Потому что хочу. А она не хотела, вот и все.

— Поэтому мы с Люськой к ней особо не приставали. А Сара — та все время кудахтала: шок да шок. А какой шок, ядрена курена? Жизнь это, мальчики, жисть-жистянка… Что-то вы совсем не пьете… или разучились? Когда-то ты, Коляша, таким бойцом был… — Люся присвистнула.

— Был… — эхом откликнулся Колька. — А как ее назвали?

— Кого?

— Ну… девочку… — последнее слово он выговорил с очевидным трудом.

— Догадайтесь с трех раз… — ухмыльнулась Люся.

— Вика, — сказал Берл, скорее утвердительно, чем вопросительно.

— Конечно. Тогда-то, после родов, речь к ней и вернулась. Правда, односложно так: да, нет… спасибо, пожалуйста… пеленка, горшок… На суде она уже чего-то отвечала.

— А Сара? — спросил Берл. — Сара куда делась?

— Да никуда не делась. Продолжала на Гельке виснуть. Целыми днями вместе сидели. Правда, теперь все поменялось: говорила все больше Гелька — примерно, как во сне, быстро и неразборчиво, а бедняжка Сара слушала. Не знаю, чего она там понимала. У нее ведь русский смешной такой был, старорежимный. Вроде, родилась-то она в России, но уехала очень давно. Когда-то говорила, даже книжки читала, а потом забывать стала за ненадобностью. А как сюда в начале девяностых из Союза повалили, пришлось вспоминать. Вот она на Гельке и вспоминала.

— Что было на суде?

Люся пожала плечами.

— А ничего особенного. Всем все заранее ясно было. Маньяк вышел кругом виноват — зарезал Вику, напарника, а до Гельки не добрался. С его собственным ранением, правда, неувязка получалась. Сам себя он так пырнуть ну никак не мог. Да и вообще, на рукоятке Гелькины отпечатки нашли. В общем, я уж не помню, какую они там на следствии историю сочинили. Важно, что выходила наша Гелька чистой, как первый снег. Самооборона и так далее… — она покачала головой и развела руками. — Жертва насилия.

— Ее тоже… — начал Колька и остановился, не договорив.

— Изнасиловали? — продолжила за него Люся. — Нет. На Гельке не было ни царапинки. Кроме шока — ничего. Шок!..

Она цинично ухмыльнулась.

— Ты, я вижу, девушка недоверчивая, — заметил Берл. — А что говорила Геля на суде?

— А ничего! — Люся снова ухмыльнулась. — Шок, сами понимаете. За нее прокурор говорил. Так говорил, что все слезами заливались. В общем, не знаю, кто Гельку надоумил, но сыграла она, как по нотам.

— Дура ты, Люська, — глухо сказал Колька, вставая. — Дурой была, дурой и осталась.

— Куда уж мне до вас, умников, — сварливо отозвалась Люся. — Я в своей жизни еще никого не зарезала. И от мужа своего с ребенком в брюхе не сбегала.

Колька вздрогнул, как от удара, но промолчал.

— А дальше что было? После суда? — вмешался Берл, торопясь перевести разговор в более безопасное русло.

— Дальше — больше! — объявила Люся, пьяно взмахнув рукой. — Дальше разошлись наши пути. К нам-то с Люськой никто душевной помощи не приставлял. После суда… Мы, понимаешь ли, мил-человек, нужны были им до суда, во время суда и для суда. А после суда — пожалте туда… куда не ходят поезда…

Она хихикнула.

— Понимаешь, на Чико тоже хотели дело сшить, хотя он-то мужик хороший оказался. Долг наш простил, даже денег дал немного. А главное — свел со своими предыдущими девочками. Они-то к тому времени в местной жизни уже плавали, как рыбы в воде. Ну вот… к ним-то мы с Люськой и дернули, в Тель-Авив.

— А Геля?

— А Геля осталась в Тверии со своей Сарой. Дальше не пытайте, не знаю.

Колька покачал головой и медленно пошел к морю.

— Ты куда собрался, Коля? — забеспокоился Берл.

— Пойду поплаваю, — ответил тот, не оборачиваясь. — Не утоплюсь, не надейся.

— Всегда такой был, — сказала Люся. — Молчит, молчит, а потом вдруг раз… и сделает. Все-таки дура эта Гелька несусветная! От такого мужика сбежать… Ведь сколько лет прошло, а он до сих пор ее ищет. Это ж надо!

Колька разделся, вошел в воду и поплыл, мелькая плечами в темноте. «Вернется или нет?» — спросил сам себя Берл и затруднился с ответом. Люся молчала, пересыпая песок из ладони в ладонь. Из ночи, сопровождая позднего джоггера, выскочил молодой французский бульдожка, подбежал поближе, всем своим видом выражая дружелюбие и счастье жизни, слегка посомневался и наконец, отважившись, ткнулся Берлу одновременно в руки, в колени и в щеку мокрым щекочущим носом.

— Вернется, правда? — спросил его Берл и почесал мягкое заушье, отчего бульдожка самозабвенно запыхтел — видимо, в знак согласия.

— Эй, Кинг, ко мне! — позвал хозяин.

Бульдожка поднял на Берла извиняющийся взгляд: мол, да, конечно, дурацкое имя, но что поделаешь, разве с хозяином поспоришь?.. и потрусил дальше мелкой веселой рысцой, посовываясь вперед левым плечом.

— Осторожней с купанием! — крикнул джоггер на бегу, миновав кучку с Колькиной одеждой. — Сейчас много медуз… и течения…