Ян Отченашек - Хромой Орфей

Он подошел к окну, сгорбившись, уставился в темноту и, сунув руки в карманы, стал продолжать, обращаясь к стеклам:

- Ну, а есть ли доказательства, хотя бы одно-единствениое, что история делается другими методами? Чушь! История - это сплошная цепь насилий и подлости, прикрытых иллюзорными идеалами. Чтобы ты поняла: в трепете флагов, в топоте сапог и реве толпы так называемый голос разума - если он вообще существует! - едва слышен. Ручаюсь, что в Германии он уже не слышен. Ganz egal! [88] Все равно! (нем.). Тем лучше! Остается одна хитрость - для потерпевших поражение она всегда полезна. Прозрение мною пережито уже давно, и при этом я смехотворно одинок. Смешно. Я могу лишь взывать к этим стенам и к нежным ушкам девушки, чей братец идеалист... и так далее. Потому что у тех, с кем я пребываю на одном корабле, который вот-вот пойдет ко дну, я не нахожу понимания. Не получается! Мы вынуждены лгать друг другу в глаза... хотя я твердо знаю, что и они прозрели. Сволочи! Порочный круг замыкается. Но мне ничего не жаль, ничего, мы сами во всем виноваты, хотя наша вина и не та, которую через несколько месяцев припишут нам глашатаи так называемой исторической справедливости. Смешно! Близится новый обман, очередная похлебка для утешения околпаченных народов, и ничего больше!

Он неожиданно умолк, опустил штору на окне и потер руками лицо - видно, приходил в себя; только через минуту осознав, что не один в комнате, он повернулся к Бланке. Стряхнув с себя минутную слабость - теперь он опять был прежний, - подошел к ней, взял ее за плечи и заглянул в глаза. Она попыталась отвернуться, но тут же поняла, что ей не уйти от этого пристального, проницательного взгляда. Чего он хочет?

Она содрогнулась.

- А ты? - Это прозвучало лаконично, как на допросе. Бланка выдержала, укрывшись за тусклой улыбкой, и пожала плечами.

- Что я? Ничего. Я - это только я. Обыкновенная девушка.

- Это я знаю.

Он улыбнулся, как бы давая понять, что принимает игру, но она чувствовала в нем выжидательный интерес и была настороже. Ему что-то явно не нравилось.

- К тому же еще патриотка, не так ли? Это теперь модно. Старший брат рисковал жизнью в борьбе против бесправия, против коричневой чумы, как пишут в листовках, за лучший мир.

Она поняла, что надо как-то возмутиться, и подняла обиженный взгляд.

- Почему ты смеешься надо мной? Это обязательно? Он сделал виноватое лицо, но из его тона не исчезла обычная ирония.

- Не обязательно. Но это все равно. Просто мне показалось, что все это немножко смешно. Бесправие будет устранено ради того, чтобы утвердить другое, и мир покатится дальше. Такова система. Все эти уравнения с героизмом попросту неразрешимы. Много наших молодых и многообещающих героев полегли костьми за то, во что сейчас верят уже только безнадежные фанатики, юнцы из «Гитлерюгенда» и неудовлетворенные медицинские сестры. Но хватит! Все это неважно...

- А что же важно? - Бланка почувствовала, что очутилась на зыбкой почве.

- Ты! Для меня только ты, остальное меня не интересует! Я мечтал о тебе, как мальчишка! - Он взял ее пальцами за подбородок и заставил поглядеть себе в глаза. - Ну, отвечай же!

Удивление, поскорей разыграть удивление! Предательская минута напряженности... Вот-вот она все крикнет ему в лицо! Нет, нельзя. Но, кажется, плечи ее слегка дрогнули и голос прозвучал пугливо и глухо. Скорее разыграть удивление!

- Что ты хочешь услышать?

Он невольно сам помог ей:

- Не знаю... - Он вздохнул и отпустил ее. - Ты как-то изменилась. У меня на этот счет особая интуиция! Навык. Не утверждаю, что безошибочная. Противное свойство - не так ли? Но есть и другие признаки. Например, прежде ты ни разу не вставала добровольно с этого кресла. Никогда сама не переходила со мной на «ты». Это еще далеко не все.

- А может, ничто не изменилось? - прервала она, уже овладев собой. Надо не переигрывать, иначе он разгадает тебя. - Я была здесь очень одинока, и мне было страшно. Разве это плохо, что я встала с кресла и...

- Наоборот, - засмеялся он с облегчением, но тотчас покачал головой: Будь у меня чрезмерное самомнение, я стал бы сейчас уверять себя, что ты ждала меня с нетерпением. Но я не любитель строить себе иллюзии. Предпочитаю реальность. С некоторых пор я ничему не верю. И никому. Не уверен даже в тебе...

- А что, если я в самом деле ждала тебя с нетерпением?

Он ничем не выразил своего удивления, поцеловал ее глаза и посадил обратно в кресло.

- Лучше не говори ничего, это звучит неубедительно, девочка.

Не обращая внимания на ее разочарование и испуг, он сосредоточенно наполнил рюмки, потом поставил бутылку на стол. Ей показалось, что, ставя на стол бутылку, он слегка покачнулся, но все же удержался на ногах. Посмотрев против света на рюмку с янтарной жидкостью, он отпил из нее.

- Я тоже должен кое-что тебе сказать, пока не совсем пьян. - Он в изнеможении опустился в кресло и закрыл лицо руками. Она слышала его дыхание. - Похоже, что сегодня мы видимся в последний раз, Бланка... Ты рада? Нет, погоди, пожалуйста, не говори сейчас ничего! От меня это не зависит... к сожалению! В ближайшие дни я уеду из протектората и едва ли вернусь до конца всей этой тотальной комедии. Он недалек: два-три месяца. А потом... - он невесело усмехнулся, - думаю, что сумею преодолеть в себе желание заглянуть сюда, по крайней мере в ближайшие годы. Как видишь, я рассуждаю вполне реально. Не думай, что я удираю от страха перед местью вашего голубиного народца. Не хочу оскорблять твои чувства... кстати, мне тут жилось неплохо, и я буду вспоминать о жизни здесь не без благодарности... во всяком случае, о тебе. Ничто меня не пугает, я сумею устроиться. Die Fahne nieder . [89] Спустить флаг (нем.). Я всегда гляжу вперед. Человек не настолько большая вещичка, чтобы...

- А что будет потом? - прервала она.

Вопрос взволновал его, его тонкие пальцы впились в ручки кресла, он склонился с иронической улыбкой в уголках рта.

- Разве я Сибилла? Увидим. Но я не пропаду. Я много знаю, а это неплохой трамплин для начала. Я уже думал об этом. Может, попрошу награды у союзников. Я ее заслужил. Не мешало бы написать извинительные письма тем, кого я обидел. Как ты думаешь? Мол, соблаговолите извинять, я действовал не по личному желанию, а в порядке служебного долга... Но я ленив писать.

- Гнусный разговор! - не сдержалась Бланка.

- Прости, я забыл, что ты плохо переносишь некоторые шутки. А на другие я не способен - и так уже это нечто вроде распродажи. Кстати говоря, мне действительно гнусно, уверяю тебя. Гнусно, гнусно! Можешь презирать меня, сделай одолжение, можешь даже плюнуть на меня, если тебе хочется. Знаешь что? Там, на вешалке, висит мой мундир со всеми регалиями... Если хочешь, пользуйся!.. Э-э, вздор! Чушь я несу. Хотелось бы знать, будет ли тебе легче, если ты избавишься от меня?