Ник Кейв - Смерть Банни Манро

— Папа говорит, что сегодня мне туда не надо, — отвечает он и вдруг понимает, что ему до смерти надоели все эти взрослые — полицейские с дубинками, отморозки в белых спортивных к�стюмах, придурки со знаками зодиака на шее, женщины, которые кудахчут, как петухи, жиртресты в платьях и мамы, которые берут и убивают себя, а еще хотелось бы, черт возьми, знать, куда подевался его отец. Банни-младший немедленно корит себя за такие мысли и стирает их из своего сознания.

— Это почему же? — интересуется женщина-полицейский.

— Я болен, — говорит Банни-младший, опускается поглубже в сиденье и с театральным размахом изображает нечто похожее на то, как, по его мнению, должен выглядеть мальчик, умирающий миллионом разных смертей одновременно.

— Понятно. Может, тогда тебе надо сейчас лежать в постели?

— Наверное, — пожимает плечами Банни-младший.

— А это кто у тебя? — спрашивает полицейский и указывает на Дарта Вейдера. Мальчик вертит пластмассовую фигурку в руках.

— Дарт Вейдер, — отвечает он. Полицейский выпрямляется и с деланной серьезностью прижимает руку к груди.

— Да пребудет с вами сила! — говорит она. Банни-младший снова замечает в уголках ее рта ямочки. Но потом они исчезают, и она опять просовывает голову в окно.

— И где же твой папа? — спрашивает она. Серебряный браслет, который Банни носит на левом запястье, звякает, и звук тихим эхом разносится по всей комнате. Руки миссис Брукс подергиваются у нее на коленях, они и в самом деле выглядят моложе. На ее крошечном морщинистом лице застыла блаженная улыбка, и, пока Банни облизывает кончик карандаша и заканчивает заполнять бланк заказа, он чувствует себя в каком-то смысле отмщенным. Он думает о том, что переплюнул самого себя. Он продал этой пожилой даме огромное количество косметики, которой она никогда в жизни не станет пользоваться, но, сделав это, он доставил старой перечнице массу удовольствия. Правда, Банни ощущает некоторый дискомфорт в теле, беспокойство, вызванное большим количеством кофеина. Он чувствовал себя так всю первую половину дня и пришел к выводу, что это обычное повседневное похмелье (с утра он слегка перебрал), но тут он видит за окном темную угрозу скворцов, кот�рые камнями падают к порывистому морю, и вдруг понимает, что дискомфорт, который он ощущал, на самом-то деле свидетельствовал о пробуждающемся в нем страхе — но страхе перед чем?

— Заказанные товары вам привезут в течение десяти рабочих дней, миссис Брукс, — говорит он.

— Вы доставили мне неземное наслаждение, мистер Манро. И вот тут-то до Банни доходит, и он понимает, что предчувствовал это с самого начала. Оно поднимается вверх по костям, и Банни чувствует, как перестраивается сердце, готовясь к встрече. Он замечает, что радио необъяснимым образом замолчало, в комнате стало немного темнее, и температура резко упала. Банни чувствует, как немеют кончики пальцев и сзади на шее поднимаются волоски. У него над головой в люстре вдруг раздается короткий электрический треск, и Банни уверен как ни в чем другом, что, если он сейчас поднимет голову и посмотрит на стену гостиной, то увидит, что там, на крутящемся стуле перед “безендорфером” сидит его мертвая жена, Либби. Она, конечно, будет одета в ночную рубашку, которая была на ней в их первую брачную ночь и еще в ту ночь, когда она повесилась. Банни боковым зрением видит оранжевое пятно и замечает, как в обвиняющем жесте поднимается рука или происходит еще что-то вроде этого. Он слышит, как скворцы принимаются бешено чирикать, клевать и царапать окно. Воздух вокруг начинает пульсировать и искривляться, и, когда Банни слышит, как из пианино с грохотом вырываются тяжелые, обремененные гласом судьбы аккорды, он затыкает уши и безуспешно пытается закричать. Миссис Брукс принимается грести воздух своими клещами.

— Бетховен! — кричит она, словно в бреду, и с губ ее срывается туманная завитушка.

— У нее было серьезное заболевание, — умоляет Банни.

— Что? — переспрашивает миссис Брукс.

— А? — отзывается Банни, так и не решаясь поднять головы. Он чувствует, как откуда-то изнутри прорывается непрошеный вулканический гнев — гнев на все на свете — на эту его жену, которая даже из могилы продолжает повсюду его преследовать, чтобы погрозить пальцем; на артритную старую суку с ее идиотическими запросами; на его отморозка-сына, который сидит и ждет его в машине; на отца, который помирает от рака; на всех этих хищных женщин, которые только и знают, что сосать из мужиков кровь; на чертовых пчел и скворцов — какого хрена им всем от меня надо? Банни проклинает свои собственные неутолимые аппетиты и в то же время пытается, приложив буквально геркулесовые усилия, перевести мысли на блестящие гениталии какой-нибудь поп-звезды, или, там, знаменитости, или кого угодно, но не может придумать ни одной подходящей, потому что скворцы все бомбят окно старухи, и фортепьянные аккорды гремят теперь так громко, что, наверное, сейчас его голова расколется надвое. Миссис Брукс хватает его руку своей искалеченной клешней.

— Мы должны любить друг друга или умереть! — восклицает она.

— А? — отзывается Банни и старается отвести глаза, старается их не поднимать, старается держать их закрытыми.

— Ну просто вы кажетесь мне таким грустным, — доносится до него голос миссис Брукс.

— А? Что? Грустным? — переспрашивает Банни, выдергивает руку и с силой захлопывает чемоданчик с образцами. Старушка слепо оглядывается по сторонам, и ее вытянутая рука бессмысленно карябает воздух.

— Простите меня, — говорит она, терзаемая угрызениями совести. — Я не хотела вас расстроить, пожалуйста, извините! Руки старухи молотят огорченное пространство перед ней.

— Я провожу вас, — говорит она. Банни встает, по-прежнему не поднимая головы и закрывая уши руками.

— Не стоит беспокойства, миссис Брукс, — мрачно бросает он и, нагнувшись, ловко и бесшумно подхватывает со стола обручальные кольца старушки и бросает их в карман пиджака.

— Я сам найду дорогу, — говорит он. Банни с вызовом поворачивается к “безендорферу” как раз в тот момент, когда его жена-призрак покидает комнату: крутящийся стул уже пуст, а воздух лишь слегка покачивается. Он отворачивается, похлопывает себя по карману, отодвигает с глаз напомаженный локон и думает: “А пошли бы вы все”.

Оказавшись на улице, Банни некоторое время стоит на дорожке перед домом и позволяет слабым отголоскам дневного солнца и легкому морскому ветерку коснуться его лица и сдуть с него приторную атмосферу заросшего пылью дома старухи — места, в которое являются духи. Его рубашка пропиталась потом, Банни ежится от холода, оглядывается по сторонам и замечает, что скворцы улетели. Из квартиры миссис Брукс, кажется, по-прежнему доносятся тяжелые похоронные фортепьянные аккорды, но до конца он в этом не уверен.