Ник Кейв - Смерть Банни Манро

— Вы правда видели искры? — спрашивает Джорджия. Банни изображает злодейский побег из гостиничного номера, оставляет телевизор включенным и закрывает за собой дверь. Коридор по цвету и на ощупь напоминает китовую шкуру, и Банни перемещается по этой шкуре шагами одновременно комичными и наводящими ужас — и у него под ногами разматывается длинный ковер цвета горчицы.

— Ну конечно, видел! Э-лек-три-чество, детка! Бау, бац! Бац! — кричит он в трубку.

— Вообще-то вы мне очень понравились, — говорит она.

— Гром гремит, гроза грозится, но меня не испуга-аать! — поет Банни.

— Эм-м… Банни?

— Мамма миа! Мамма миа! Мамма миа, лэт ми гоу! — не унимается он.

— Банни, с вами все в порядке? Банни спускается по лестнице, по шагу на каждую ступеньку, но рискованным способом — задом наперед, после чего ленивцем повисает на перилах, выкидывает в воздух одну руку и поет безумным оперным голосом:

— Вельзевул припас его, черта для меня! Меня-а-а! Меня-а-а! Меня-а-а-а-а! Банни проходит через пустынное фойе отеля “Empress”, и всю дорогу его не покидает мысль: “Как странно. Где все?” Миновав пустую стойку регистрации, Банни говорит в трубку очень серьезным голосом:

— Джорджия, я должен вам кое-что сказать, потому что мне кажется, что между нами не должно быть всякой там хрени. Ну, знаете, вранья и всего такого…

Ответ Джорджии раздается откуда-то из иного мира, далекий и не вполне реальный.

— Эм-м… Хорошо, — говорит она.

— Потому что я уже сыт по горло всем этим дерьмом, понимаете?

— Понимаю. И что же вы хотите мне сказать?

— Я пьян. Банни заталкивает в рот еще один “ламберт-ибатлер”, прикуривает и спускается с порога отеля на набережную, где его встречает такой жестокий шторм, что Банни падает на землю. Пиджак вздымается на спине и накрывает его с головой.

— Черт подери! — орет Банни в трубку. — Джорджия, подождите минутку! Банни видит, будто в замедленной съемке, как огромная морская волна разбивается о стену набережной, а потом ее подхватывает ветер, гигантской простыней сюрреалистично переносит через дорогу и набрасывает прямо на Банни. Он отыскивает глазами “пунто” и на четвереньках ползет в его сторону. Соленые струи дождя стекают по его лицу, и Банни замечает, что на набережной нет ни одной машины и почти все фонари погашены. Заглушая ураган, раздается скрежет и гром металла, и трещина молнии открывает взгляду Банни остов Западной пристани. Ветер колотит в окна “пунто”, Банни с огромным усилием оттягивает дверь и, собравшись с духом, карабкается на сиденье. Он сидит в машине насквозь промокший и видит перед собой суперкривой кадр, сделанный субъективной камерой: лужа зеленой морской воды у него под ногами.

— Джорджия? — изумленно и будто во сне произносит он.

— Что там происходит, Банни? У вас все в порядке? Голос Джорджии не похож ни на один другой из всех, которые доводилось слышать Банни, и он даже начинает сомневаться, действительно ли он ее слышит.

— Секундочку, — говорит он. Он смотрит на себя в зеркало заднего вида и видит человека, который вполне мог бы быть им, но почему-то это все-таки не он. Он помнит себя другим. Черты лица, похоже, никак не связаны между собой, и вообще произошло какое-то общее оседание. Глаза ввалились в орбиты, и в щеках появилась развращенная вялость, а когда Банни пытается улыбнуться, он напоминает себе хитрый желтозубый “безендорфер” миссис Брукс. Кожу с лица содрало соленым ветром, а спираль челки свисает со лба использованным презервативом — но на самом деле это не презерватив, просто Банни выглядит не так, как обычно, и к тому же понятия не имеет, куда собрался ехать.

— Джорджия, послушайте. Я собираюсь задать вам очень искренний вопрос, вопрос из самого сердца. Можно?

— Задавайте.

— Что бы вы сказали, если бы одинокий, истосковавшийся по любви и немного пьяный мужчина средних лет посреди ночи нагрянул к вам с визитом?

— Как, прямо сейчас? — Но голос Джорджии кажется электронным, будто это записанное на автоответчик сообщение.

— Я расцениваю ваш ответ как “да”, — говорит Банни.

— Банни, где вы? Он поворачивает ключ в замке зажигания, и “пунто” с несвойственной ему уверенностью (Банни даже успевает подумать: “Что это с ним?”) тут же с ревом заводится.

— Где я? — задумывается Банни. — Ох, Джорджия, знали бы вы, где я. Я, бля, повсюду! Банни защелкивает телефон и кидает его на соседнее сиденье. Он замечает, что две лужицы у него под ногами слились в одну большую, и от этого Банни так и переполняют эмоции — он уж не знает почему. Он закрывает глаза и слышит, как большая черная волна ударяется о дамбу и окатывает “пунто” столбом пены, отчего машину подбрасывает, и Банни надеется, что он не уснул. Он открывает бардачок, достает оттуда список клиентов, находит адрес Джорджии и сворачивает на пустынную улицу. Линию электропередач порвало, провод извивается черной змеей, шипя и рассыпая искры, и по залитой дождем улице движется в сторону “пунто”. Банни кажется, что черная змея нарочно ищет именно его и что, если она до него доберется, он умрет. А еще он думает о том, что, возможно, все это ему только мерещится, что на самом деле это мираж, или иллюзия, или ужасное видение, или что-то типа того, и тогда он проговаривает сквозь зубы:

— Гром гремит, гроза грозится, но меня не испугать!

А потом нажимает ногой на газ и движется — в замедленной съемке — вниз по улице.

Он кружит по городу, голос Джорджии отступает, и Банни с киберуверенностью говорит себе: “Я — великий соблазнитель. Я работаю по ночам”. Полотнища темноты, еле пробиваемые его фарами, окружают Банни глухой стеной, но он чувствует себя так, будто мог бы сейчас откинуться в кресле и закрыть глаза, а верный “пунто” отвезет его куда следует. С тех пор, как он свернул с набережной, ветер утих, и ночь перестала заливать машину дождем, и большая белая задница Джорджии идеально вписывается в порнографическое облачко, висящее у Банни над головой. “Пунто” окутывает призрачная тишина, и Банни не слышит ничего, кроме своего собственного ровного и непрерывного дыхания.

Из ночного мрака выныривает квартал Велборн, похожий на левиафана — черный и библейский, — и Банни паркует машину у скамейки, которая на этот раз пуста, на ней нет ни толстяка в цветочном платье, ни подростков в капюшонах. Банни выходит из машины, в мокром костюме, с приклеенными к голове волосами, но ему наплевать — все равно он великий соблазнитель. Он работает по ночам.

Банни входит в темное брюхо подъезда, и глаза ему обжигает едким запахом мочи и хлорки, но ему нет до этого никакого дела. Он чувствует, как гениталии так и кидаются ему в руку, когда он сжимает их сквозь промокшие брюки, и по лестнице он поднимается бегом, перепрыгивая через три ступеньки, хотя уже и не помнит, чтобы вообще разговаривал по телефону с Джорджией. Он дрожит в ледяном, пропитанном водой костюме и — работает по ночам.